#ЯнеБоюсьСказать из 1831 года: дело об изнасиловании шляхтянки Агафии Ждановичевны
Пишет историк-архивист Дмитрий Дрозд.
Лишь недавно схлынула волна, поднятая акцией #ЯнеБоюсьСказать, несколько недель приковывавшая внимание общества страшными историями о пережитом женщинами сексуальном насилии. Многие жертвы рассказывали о произошедшем с ними 10, 20, 30 лет назад…
Мне на глаза попалась история, которая произошла в белорусской деревне 185 лет назад. Как тогда происходило расследование подобных преступлений, как вели себя насильники, жертвы и их родные и на какие сроки осуждали обвиняемых?
Иллюстративное фото denizion.livejournal.com.
Особо тяжкое преступление с отягчающими обстоятельствами
15 июля 1831 года в Борисовский нижний земский суд явился шляхтич Сильвестр Жданович и подал заявление, в котором жаловался: «Жительствующие в застенке Голубах, князю Михайле Радзивиллу принадлежащем, шляхта Марка Ржеуский и Павел Бабицкий, сговорясь с крестьянином того ж Радзивиллы Григорием, по прозванию ему неизвестному, в том же застенке находящемся на службе у крестьянина Емельяна лесничего, 10 июля того ж года бывших на ночлеге при лошадях девиц всех разогнали, и, напав на спящую там же малолетнюю дочь Ждановича Агафию, имеющую не более 12-ти лет, помянутые Марка Ржеуский и Павел Бабицкий её держали, а крестьянин Григорий насильным образом растлил, окровавил, подёр на ней одежду и жестокие причинил побои».
Дочь, «хотя и произносила тогда крик, а разбегшиеся девицы таковой слышали, но, убоясь помянутых шляхт и крестьянина, не осмелились оборонять».
В суд на осмотр отец дочь не повез, так как она была после того «сильно больною и даже опасна в жизни». Ее, выехав на место, осмотрел уездный врач.
Таким образом, жертвой насилия стала 12-летняя девочка. По заявлению отца, она так сильно пострадала, что до сих пор, спустя 5 дней, её жизнь находится в опасности. Статья по современному белорусскому Уголовному кодексу и без того особо тяжкая — от 8 до 15 лет, отягчалась ещё и тем, что нападавший был не один, да ещё и пьяный. Были у нападения и множество свидетелей, пусть и таких же, как сама потерпевшая, не только несовершеннолетних, но, фактически, детей. Так что, по нынешним меркам, вряд ли, подобное дело заставило следователей сильно напрягаться, и приговор суда был бы предсказуемым. Что ж говорить о временах, когда правосудие особо не церемонилось с преступниками, и виновного запросто могли публично на городской площади насмерть засечь кнутом?
Тем более, время было суровое — восстание 1830-31 годов еще не было подавлено, территория Беларуси находилась на военном положении и с преступником должны были поступить по всей строгости военного времени…
От стыда молчала три дня
Естественно, следователи первым делом допросили саму потерпевшую — Агафью Ждановичевну (в Беларуси тех времён ещё сохранялись традиции времён Великого княжества литовского и незамужнюю девушку называли, добавляя к фамилии отца окончание -евна — Ждановичевна, в отличии от фамилии замужней дамы, когда к фамилии мужа добавляли окончание -ева — Ждановичева).
Её показания были дополнены не только подробностями, но и важными для следствия деталями: именами свидетелей:
«Когда была она на ночлеге при лошадях с прочими девицами Мариною Волосовичевною и Марьею Федькевичевною, работник Емельяна Шидловского Григорий, прийдя к ним спящим, и найдя ея, Агафию, с Марьею Федьковичевною и с другой стороны Маркою Ржеуским, сказал Ржеускому, чтобы пустил его, положиться при ней, Агафии. А, когда она не хотела, тогда он Григорий разбудившимся мальцам Павлу Бабицкому и Марку Ржеускому велел ея, Агафию, взять и, повалив на землю, насильным образом растлил.
Причем, хотя кричала она и просила сказанных девиц, дабы ея боронили, но сии, боясь его, Григория, никакой помощи не могли дать».
Таким образом, и сама пострадавшая, и ее отец рассказали одну и ту историю: дети спали в ночном при лошадях, туда явился насильник.
Как будет установлено следствием, им оказался 20-летний крестьянин князя Радзивилла Григорий Жилкович. Что же дальше делает потерпевшая и её родители? «На завтрашний день, встав она, Агафия, и прибыв в дом хозяина своего, Макаревича, у коего служит, никому тогда о том ничего не говорила для стыда. А потом, в три дня уже, пойдя к матери своей, Ждановичевой, объявила о таковом происшествии. Тогда мать её, прибыв в Голубовщизну, начала Григория бранить, который, не принимая от неё выговоров, хотел бить. И с того поводу мать её, пойдя в Борисов с отцом её, Сильвестром, подали в Борисовский земский суд прошение».
Поведение Агафии характерно для многих жертв — из-за стыда она никому не рассказывает, и только на третий день открывается матери, которая идёт к насильнику на «разборки».
«Велел держать, прибавив хорошего кулака»
Похоже, что о произошедшем молчали и все участники, и свидетели, и рассказывать о преступлении они стали только, когда их уже допрашивали следователи.
Марина Волосовичевна, 12-ти лет, и Марья Федькевичевна, 13-ти лет, полностью подтвердили слова потерпевшей.
Так же показал и третий свидетель Герасим Шидловский, 12-ти лет: «Григорий Жилкович, схватив насильным образом Агафию Ждановичевну и повалив на землю, велел Марке держать, прибавив ему в шею хорошего кулака, и Павлу Бабицкому, а сам взлес на неё, но, что делал, как малолетний, ещё не знает».
Показательно, что Герасим говорит про то, чего не знает (что именно делал Жилкович, т.е., по сути, не является свидетелем именно совершения сексуального акта), и про «хорошего кулака», который получил от насильника Марка Ржеуский.
Последний, тоже 12-летний, подтвердил все эти показания. Самым старшим среди детей был третий нападавший Павел Бабицкий, 16-ти лет, который рассказал, «что по повелению Григория Жилковича держал он девку Агафию за руку, потом по просьбе её пустил, что же делал Григорий, как сие было ночью, не знает». Итак, показания потерпевшей, свидетелей и участвовавших в нападении практически полностью совпадают.
Что же говорит сам насильник?
«Григорий Жилкович объяснялся, что он, хотя был на ночлеге при лошадях вместе с прочими людьми и с Агафиею Ждановичевною лежал, но её не насильничал и Бабицкому и Ржеускому за руки держать не велел».
Т.е., несмотря на такое количество свидетельств, обвиняемый уходит, как это сейчас называется, «в глухую несознанку».
Тогда следователи допрашивают под присягой (считалось, что клятва, данная перед Богом, вынуждает свидетелей говорить только правду) 12 знающих его соседей. Пятеро из них положительно отзываются о Григории Жилковиче, а вот семеро утверждают, что его «видели обращающегося в пьянстве с азардом (!) и дракою».
Кроме показаний такого количества свидетелей против Жилковича была ещё очень важная, объективная улика: справка от врача: «Из свидетельства, выданного 19.07.1831 года исправляющего должность Борисовского уездного врача Либрехта и заседателя Корыбского видно: что у девицы Агафии Ждановичевны, имеющей от роду не более 12-ти лет, оказалось, действительно, детородное место разстлетое (!) и опухши».
По наказанию плетьми отдать в солдаты
Предварительное следствие было закончено, и дело поступило в Борисовский уездный суд.
Здесь подозреваемый не только продолжал запирательство, но и перешёл в наступление, заявив, что 12-летняя Агафия Ждановичева «уже прежде блудодействовала». Правда, когда от него потребовали доказать это обвинение, он отрёкся от своих слов.
Так как против показаний стольких свидетелей Жилковичу было бессмысленно далее отпираться в том, что подобный факт, действительно, был, он признался, что, да, попросил Ржеуского и Бабицкого держать её за руки, но просто лежал на ней, не насилуя.
Павел Бабицкий защищал и себя, и обвиняемого: «по шалости и глупости, а более по принуждению Жилковича малолетюю девицу Агафию Ждановичевну придерживал, на коей был Жилкович, и, когда она вырывалась, то пособлял держать Марко Ржеуский. Но, чтобы оную Жилкович изнасильничил, не полагает. После же она плакала и на всех их нарекала».
Заметим, что свидетель (а по сути, один из обвиняемых) говорит только о шалости и сомневается в самом факте изнасилования. Однако суд имел на действия всех трёх «шалунов» своё мнение, которое отразил в приговоре:
«Признавая виновными как крестьянина Григория Жилковича в изнасиловании Ждановичевны, так равно Павла Бабицкого и Марко Ржеуского во вспомоществовании в том, из них Жилковича по наказанию плетьми, а Бабицкого по лишению дворянства, отдать в солдаты, за не способностью ж к военной службе, сослать в Сибирь на поселение, а Марка Ржеуского, яко малолетнего, предать суждению верховного начальства».
Суду следовало бы присудить и материальную компенсацию, но «как подсудимые Жилкович и Бабицкий никакого имения не имеют, то и довольствоваться ей, Ждановичевне, присужденным подсудимым наказанием».
Таким образом, по заслугам получили все трое.
Причем, Бабицкий который «только держал», был наказан не менее жестко, чем насильник — лишением дворянства и отдачей в солдаты, а Ржеуского спасло только его несовершеннолетие.
Виновные наказаны, справедливость восторжествовала, но…
«И она к тому охоту имела»
Это дело имело неожиданный поворот. По существующим тогда законом приговоры уездных судов поступали на ревизию и утверждение в высшую инстанцию — причём, проходило это даже без апелляции самих осужденных.
И вот дело об изнасиловании Агафии Жданович поступает в Минскую палату уголовного суда, где оно вновь исследуется. Перед оглашением окончательного приговора судьи делают ссылку на существующие законы и полагаемое по ним наказание. Для современного человека, наказание выглядит довольно экзотично: «Воинскими артикулами: ст. 167, ежели кто женской пол, старую или молодую, замужнюю или холостую, в неприятельской или дружеской земле изнасильствует и освидетельствуется, оному голову отсечь или вечно на галеру послать по силе дела. И ст. 168, кто честную жену, вдову или девицу тайно уведёт, и изнасильничает… онаго казнить смертию, отсечь голову».
Казалось бы, для насильника выбор невелик: или вечно на галеры, или остаться без головы. Но при всей простоте этих статей, комментарии (или, как тогда называлось, объяснения) к ним занимали гораздо больше места — ведь главное для суда было определить, не возвела женщина клевету на мужчину: «насилие можно освидетельствовать: если изнасилованная свидетелей имеет, что оная с великим криком других на помочь призывала, а ежели сие дело в лесу или в ином каком одиноком месте учинилось, то оной женщине, хотя б она и в доброй славе была, невозможно вскоре верить. Однако ж судья может при том случившиеся обстоятельства рассмотреть и, если обрящет её честной, то может оного пытать или к присяге привести».
По каким же признакам можно установить, что это было именно изнасилование?
«А такие обстоятельства меж другими могут сии быть: 1. ежели женщины или у насильника или у них обоих найдётся, что платье от обороны разодрано. 2. или у единого или другого или синевые, или кровавые знаки найдутся. 3. ежели изнасилованная по скором деле к судье придёт, и о насильствии жалобы принесёт. При котором случае её притвор и поступки гораздо примечать потребно. А ежели несколько времени о том умолчит, и того часу жалобы не принесёт, но умолчит единый день или более потом, то весьма по видимому видно будет, что и она к тому охоту имела».
Обратим внимание, что одним из основных признаков изнасилования было: кричала ли женщина (вспомним, что и отец, и сама Агафия упоминали о том, что она кричала), а также, как скоро потерпевшая сообщила об изнасиловании — вспомним, что она только на третий день открылась матери.
Кроме того, был приведён специальный артикул Статута Великого княжества литовского, ведь ещё до 1840 года именно по нему судили на территории Беларуси: «Литовского статута разделами 11-м, артикулом 12-м, параграфом третьим: есть ли бы случилось оное насилие на месте таком, где люди могли бы слышать крик, но девица или женщина не кричала, требуя помощи, а после бы объявила то людям, в таком случае — то объявление не может почитаться доказательством насилия, и тот обвиненный должен быть свободен от наказания. И 14 разделом, артикулом 3-м, параграфом 4-м: при рассматривании правдоподобии должен суд прилежно вникать, и в сомнительном случае более преклоняться к освобождению, нежели к наказанию».
В последнем предложении удивляет уже заложенная в Статуте ВКЛ 1588 года презумпция невиновности, что было, действительно, передовым достижением того времени. И в нашем случае, похоже, именно оно сыграло решающее значение
Не подвергая строгости законов
Казалось бы, судьям оставалась чистая формальность: утвердить приговор Борисовского уездного суда. Однако, похоже, что у них возникли какие-то сомнения, которые по вышеприведённой статье Статута нужно было считать в пользу обвиняемого, а не жертвы.
«Приказали: хотя шляхтянка Агафия Ждановичевна… доказывает, что… крестьянин Григорий Жилкович при помощи шляхт Марка Ржеуского и Павла Бабицкого изнасиловал её. Но, поелику сказанный Жилкович на допросе и очных ставках к означенному преступлению не сделал признания, только сказал, что с нею лежал, и велел её держать, да и шляхтичи Ржеуский и Бабицкий, помогавшие ему, не утверждают, дабы он учинил насилие Ждановичевне. Которая так же о том никому тогда не жаловалась по возврате в дом, но уже на третий день объявила матери своей…. Для того по таковым сомнительным обстоятельствам, кои по не сознанию Жилковича к насилию Ждановичевны, и не объявлению ею того в своё время бывшим с нею людям, не могут почитаться доказательствами насильственного поступка, не подвергая Жилковича, 20-ти лет, строгости законов, изданных на подобный предмет, наказать токмо за самое своеволие плетьми чрез полицейских нижних служителей 30-ю ударами, и оставить на прежнем жительстве, а шляхтича Бабицкого, 18-ти лет, за означенный поступок выдержать в остроге две недели, о Марке же Ржеуском, яко малолетнем, отослать дело надлежащим порядком в Правительствующий Сенат»…
Приговор суда был совершенно неожиданным. Похоже, что он не был принят единогласным решением (комплект суда составляли пять человек), ведь после него сразу два члена суда выразили свои особые мнения.
Советник Вишняков считал, что дело полностью доказано и предложил: «Жилькевича, 21 года, наказать кнутом 10-ю ударами, и, поставив указные знаки (специальные знаки, например ВОР наносились прямо на лицо), сослать в каторжную работу, а Павла Бабицкого, 18-ти, согласно мнению уездного суда, лишив дворянского достоинства, отдать в солдаты или сослать в Сибирь на поселение…». Похожее мнение высказал ещё один член суда — исправляющий должность секретаря титулярный советник Пётр Яцевич.
Здесь важно понимать: двое судей предлагали Жилковича наказать кнутом — фактически, это был аналог смертной казни. Несколькими ударами — если у палача было такое желание — человека можно было убить или превратить в инвалида. Наказание плетью было болезненным, но опасности для жизни и, по большому счету, здоровья не представляло.
К сожалению, неизвестно, как сложилась дальнейшая судьба героев этой реальной истории — это не роман, и я не могу утверждать, что в конце концов справедливость восторжествовала.
Очевидно, что, если всё для Жилковича ограничилось только 30-ю ударами плетью, то после наказания он ещё неоднократно встречался с Агафьей Жданович, вынужденной жить рядом с насильником.
Конечно, у родителей потерпевшей ещё оставались возможности подавать апелляции, обжаловать это решение в высших инстанциях, но для всего этого нужны были желание и деньги. Возможно, что при поступлении дела на ревизию к губернатору или в Сенат особые мнения сыграли свою роль, и насильник был наказан по заслугам.
Немаловажно, как сложилась судьба и самой Агафии Жданович, пережившей не только насилие в таком раннем возрасте, но и столкнувшейся с невозможностью доказать свою правоту в суде. Интересно, взял ли её кто-то после этого замуж, ведь, по сути, подобный приговор приравнял её к «скверным женщинам».
Да и в консервативном сельском обществе тех времён она вполне могла в дальнейшем восприниматься как «испорченная», и отношение к подобным трагедиям могло ничем не отличаться от встречающегося и в наши времена мнения: «сама виновата».
В любом случае, мы видим, что подобные дела далеко не всегда даже при всей очевидности решались в пользу потерпевшей.
Белоруске Агафье Жданович, как и тысячам женщин всех времён, было бы чем поделиться во время акции #ЯнеБоюсьСказать.
Но захотела ли бы она об этом рассказывать, и, главное, смогли ли бы мы услышать её боль, если даже закон защитил не её честь, а насильника и оправдал его, а мы, рассматривая это дело с точки зрения законности, обязаны быть на стороне суда?
