«Мой ответ на вопрос, для чего пишу — убежать от Альцгеймера». Журналист Сергей Ваганов рассказал о творчестве, ощущении счастья и заветной мечте
Сергей Ваганов — один из старейших журналистов Беларуси. Начиная с 1964 года работал литсотрудником в «Красной смене», «Сельской газете», на различных должностях в газете «Знамя юности». С 1976 по 2008 год — собственным корреспондентом газеты «Труд» по БССР, главным редактором газеты «Труд» в Беларуси». С 2010-х годов выпускает собственные книги очерков, воспоминаний, стихов: «Мосцік над вечнасцю», «Я веру ў Цуд», «Праз межы Часу». Bellit.info пообщался с Сергеем Вагановым о том, как выживать в новые времена и преодолевать творческую инерцию.
— Какое время года требует живой строки больше? Зима-лето, весна-осень?
— Сегодня, на девятом десятке, осень-зима-весна. Но только в том случае, если то или иное природное явление вызывает то или иное воспоминание из прожитого, либо перекликается с мыслями, обладающими тобой на тот момент. Впрочем, не выбрасывает из творца поэтического настроения и лето, особенно август.
— Вы же заметили, как вдруг мощно, ярко и больно зазвучала белорусская поэзия, причем впереди идут женщины. А когда хорошо пишется прозаику-мужчине?
— Конечно, заметил. Мало кто так владеет не книжным, а кровным, от родовода, белорусским словом, как наши поэтессы. Даже в хорошей мужской поэзии чувствуется женственность. Не зря поэзия — женского рода…
Когда хорошо пишется проза? Не знаю, так как не пишу романов, повестей, рассказов. Конечно, мои очерки и эссе — тоже прозаические жанры. Но считаю их ближе к журналистике, чем к художественной литературе, так как они основываются на фактах, реальных событиях, хотя и там не помешает пользование художественными средствами.
Когда хорошо пишется в жанре, так сказать, нон-фикшн? Когда нет цензуры, когда ты точно знаешь, что твои мысли и волнения беспрепятственно дойдут до читателя, а главное, откликнутся в его мыслях, в его сердце и поступках продолжением своего существования…
— В бытовом плане: что вам нужно для творчества? Отдельная избушка где-то в лесу, комната в квартире? Удобное кресло, хороший компьютер или что-то еще?
— Собственная комната то ли в квартире, то ли на даче, любимые вещи в комнате — фотографии, картины… И, разумеется, книги на полках, с которыми прожита жизнь…
— Что сейчас пишете? И о чем хотелось бы написать?
Позвольте ответить стихотворением:
НЕ ПІШАЦЦА…
К.А.
Не пішацца.
Хто ведае, чаму…
Не чуецца. Не бачыцца. Не дыхаецца…
Душа нібыта кінута ў турму
Слоў невыразных,
Дзе патроху нішчыцца.
Дзе думкі ўзяты на глухі запор.
Дзе сам сабе і вязень і наглядчык.
Дзе, што ні моўлена, усё сабе ў дакор.
Дзе цішыня — і цэнзар і дарадчык.
Адкуль,
З якіх невыказных вышынь
Раз у жыцці сыходзіць тое Слова,
Што не ўпадае ў забыцця смяротны вір —
У безупынную Часоў трапляе плынь,
Каб дакрануцца да жыцця другога?
Як ні ўслухоўвайся, адказу не чуваць…
Муры турмы яго трывала дбаюць.
Адно што кайданкамі слоў гуляць…
Ды словы ўжо даўно душы не маюць.
А ты, мая душа, што ты маўчыш?
Ці сілачкі тваёй адказ той звыш?
Не пішацца… Не пішацца…
Не піш…
В моем возрасте надо писать мемуары. Не знаю, можно ли считать мемуарами циклы коротких сюжетных воспоминаний под названием «Шматкроп’і». Исходил из того, что от эпохальных событий остаются календари, а из обыденной человеческой жизни рождается память и тчется бесконечное полотно истории.
Почему «Шматкроп’і»? Люблю этот знак препинания, он обещает продолжение. Ощущение недоговоренности оставляет читателю простор для собственных мыслей. Когда-то я написал: «Бязмежны на пачатку Час жыцця/ каб Творца меў яго дзеля даробку/ А на мяжы жыцця і небыцця/ бязмежны Час сціскаецца ў кропку».
Но пока еще многоточия…
— А для чего мы пишем-творим? Может, у будущей цивилизации, лет через 50, и не будет потребности в литературе?
— Трудно сегодня говорить, какой будет цивилизация через 50 лет, когда страна, да и половина мира, возвращаются или нет в средневековье. С одной стороны — непрерывный технологический прогресс, а с другой — разрушение нравственных ценностей, которые только и способны сдержать человечество на краю пропасти. Будет ли востребована литература? Будет. Если сохранится потребность узнать, почему робот задушил человека, как это произошло недавно впервые в истории…
Ну а для чего пишем? У каждого свой ответ на данный вопрос. Лично мой — убежать от Альцгеймера.
— В наше время — где вы ищете отдушину? Что держит, что не дает впасть в отчаяние?
— В семье и дружбе. А держит опять-таки семья, дружба, но прежде всего пример внучки, журналистки Екатерины Бахваловой (Андреевой), которая дважды осуждена за свою журналистскую работу, всего на 8 лет заключения. И осмысленная необходимость дождаться ее освобождения.
— Наш известный прозаик Андрей Федоренко в романе «Мяжа» озвучил беспокойство из-за того, что не видит своих последователей, что только единицы из авторов идут белорусским путем. А вам не тревожно? Вы видите литературных потомков? Или все же надо признать, что неумолимо высыхает коласовский «среброзвонный ручей».
— Я очень дружелюбно отношусь к Андрею Федоренко и его творчеству, читал «Нічые», «Мяжу», последний роман «Сцэнарыст». Но мне трудно ответить на этот вопрос, так как, по разным обстоятельствам, я прекратил участие в так называемом литературном процессе, не слежу за ним, как раньше.
Думаю все-таки, что «среброзвонный ручей» не высыхает, а течет другим руслом — за границу и за рубежом. Те, кого можно считать потомками, обосновались именно там. Идут ли они белорусским путем? Думаю, что да. Может, только в чем-то отличном от проложенного классиками. В том числе из-за своего эмигрантского положения и соответствующих сдвигов в мироощущении. Единицы? Ну, здесь все зависит не от количества потомков, скорее от их литературного веса.
Между тем, в целом, кажется, проблема в другом. Прошу прощения за долгий ответ. В свое время, рассуждая о литературной и жизненной судьбе Валентина Тараса, я писал:
«Разам, а не побач — з Алесем Адамовічам, Мікалаем Крукоўскім, Навумам Кіслікам, Алегам Сурскім, Барысам Заборавым, Міхасём Стральцовым… — выдзіраліся яны з кіпцюроў сталінізму, абуджалі, адраджалі і напаўнялі айчынным беларускім дыханнем ідэю гуманізму — стрыжнявую, з крыві і гразі войнаў і рэвалюцый, з супраціву злачынным праявам таталітарызму, ідэю XX стагоддзя. І справа тут не ў маштабах талентаў, не ў розніцы ва ўзростах, жыццёвым вопыце і творчых занятках.
Справа ў тым, што на «доўгай дарозе дадому» творцы, з’яднаныя пакутлівым пошукам адказаў на пякучыя пытанні Часу, становяцца Пакаленнем.
Сёння на Беларусі шмат таленавітых, высокаадукаваных, высокаінтэлектуальных творцаў — літаратараў, філосафаў, палітолагаў…
Але Пакалення няма. Ёсць тусоўкі.
Я вось думаю: чаму тыя ж Быкаў, Адамовіч, Кіслік прынялі ў сваё сяброўскае кола нашмат маладзейшага Тараса? Толькі з-за ягонага партызанскага медаля? Так, безумоўна і з-за медаля, з-за апаленага вайной малалецтва. Але не толькі.
З-за таленту? Так, безумоўна і з-за таленту. Але не толькі.
Яны адчулі ў ім творцу, які не жыве з гатовага, не карыстаецца палёгкай здабытага, а літаратурную справу перадусім лічыць справай маральнай. І ў гэтым сэнсе цягне на Галгофу Часу свой крыж.
Крыж, які злучае пакаленні.
Сёння замест цяжкай дарогі на Галгофу — прага Алімпу, замест крыжа — кол.
Дзіўнаватая і страшнаватая з’ява нарадзілася ў гэтыя пяць гадоў, што мінулі з таго дня, калі Тарас сышоў з жыцця: забіты ў савецкае мінулае кол не вызваліў ад яго, а, насуперак дэклараваным чаканням, увагнаў у пагрозу паўтору. Мо нават яшчэ горшага…»
(«У пошуках крыжа», 2014 год)
Фото Юрия Иванова
— Что вы сейчас чувствуете, когда заходите в книжные магазины?
— Честно говоря, в книжные магазине больше не хожу, бумажных книг из-за недостатков зрения и очень мелких шрифтов почти не читаю. В электронных книгах тоже разочаровался, так как, несмотря на возможность регулировать шрифт, теряется главное — воздух художественного произведения, его вкус.
— Правда ли, что каждый писатель должен быть гением, а каждое произведение — событием? Или нам нужны самые разные произведения, часть которых станет и тем навозом, на котором прорастет и расцветет гениальное новое произведение?
— Мне трудно представить писателя, который готовит свое будущее произведение для переработки в навоз. Как и озабоченного тем, чтобы попасть в гении. Хотя последних хватает. А вот чтобы произведение стало событием, его литературного качества и общественного веса не всегда достаточно. И тогда делаются усилия, далекие от литературного творчества. Можно понять, когда литератор вынужден заниматься рекламой своей книги, чтобы «отбить» хотя бы часть собственных денег, потраченных на ее издание. Но жаль, если «событие» зависит от принадлежности к той или иной литературных группировке, от поднятой вокруг того или иного имени вакханалии.
— Ситуация сегодня может кому-то покажется такой: будто у нас в литературе осталось один-два автора. Им — все внимание всех возможных СМИ, их книги или слова — на всех возможных площадках. Как вы на это смотрите?
— Выше я уже частично ответил на этот вопрос. Между тем, явление противоречивое. С одной стороны, так называемая «массовость» противопоказана настоящей литературе, так как плохо влияет на читательские вкусы, с другой — именно она создает почву, упомянутую выше в одном из вопросов. Не вижу ничего страшного в том, что на литературном небосклоне сияют единицы звезд. Если это действительно звезды, а не подвешенные кем-то газовки.
— Столько прожито… Как-то слышал разговор двух старушек. На полном серьезе одна другой говорила, что по телевизору сказали: время быстро так идет, ведь земля стала быстрее крутиться. Так вот, о жизни: когда вы были действительно счастливым, самым счастливым?
— В детстве на Нарочи. И оно неожиданно для самого взорвалось почти через 70 лет «Нарочанской тетрадью». А начиналась она с того самого ощущения счастья. Так вот, о жизни, «У сне»:
Мы ўсё жыццё паціху паміраем.
Якім я быў, такім цяпер ня ёсць…
Дзяцінства ўжо сплывае небакраем
Пакуль насустрач крочыць Маладосць.
За маладосцю надыходзіць Сталасць
Магільшчыкам няздзейсненых надзей.
Ну, а за ёй — удумлівая Старасць
У неадкладнасці адкладзеных падзей.
Дык вось чаму я смерці не страшуся —
Бо паміраў ў жыцці ўжо колькі раз.
У радасці, ў бядзе, альбо у скрусе
У небыццё я адыходзіў праз
Пахаванні думак, спраў і мараў.
Чаму ж так неспакойна сёння мне?
Таму, што ўчора я убачыў Нарач.
І плыў па ёй. Да раніцы.
У сне…
— У взрослых бывают заветные мечты? Чего хочется больше всего, вот чтобы завтра проснуться — и оно было рядом?
— Не оно, а она — моя внучка Катя.
Читайте также:
«Изголодался по стихам». Змитер Вишнев рассказал о будущих книгах и лаборатории творчества
Светлана Курс: Пока лев или лошадь живы, их будут лупить со всех сторон
