Тяжело заболела Лилетта Юстинович, известная минчанам как «спадарыня Лета»
Эту миниатюрную минчанку в кружевной пелеринке в лицо знают тысячи людей. Хотя она не из тех, кого показывают по телевидению.
Печальное известие: у Лилетты Юстинович инфаркт, она в тяжелом состоянии. У ее постели дежурят по очереди внуки и дочь.
«Спадарыня Лета», как она сама себя называла, родилась в Минске в 1939 году. Инженер, она долгое время работала в Сибири, потом вернулась на родину.
Публикуем фрагменты интервью с этой уникальной женщиной, которое вышло в «НН» в 2009 году.
«Имя мне дал папа. Он погиб в начале 1940-го на финском фронте, — рассказывала она «Нашей Ниве». — Мама была учительница, а папа — инженер, из первого выпуска Политехнического института, строитель — светлая память им обоим. До отправки на фронт он работал пять лет в Минске, не было ни одного выходного… Но его на линию Маннергейма кинули… 12 марта… 12 марта он погиб, нам извещение пришло…
Мама рассказывала, что жили мы на Койдановском тракте — сейчас это улица Чкалова — в старом дедовском доме, и не было чем топить печь, вот мама с бабушкой и рубили старые венские стулья…
Однажды отец пришел на обед вместе с прорабом со стройки, и прораб, видя это, без ведома отца распорядился привезти нам воз каких-то обрезков на дрова. Отец так ругался тогда, такие выговоры делал матери: «Как ты могла, ты же знаешь, какая тяжелая обстановка, сейчас все так живут, как ты могла взять эти дрова!»
Отец не был партийным, но искренне верил в идеал. Как и многие из тех, кто в 1937-м стоял на краю этой ямы Куропатской, искренне верил в советскую власть.
У отца был младший брат Стась, так вот он, как я сейчас это понимаю, как раз был в оппозиции советской власти, и отец его еще учит: «Как тебя земля советская носит!»
Некоторые отцовские письма с финской войны сохранились: «Клавочка, я не понимаю, почему нам каждый день дают водку? Мороза же нет».
По профессии я инженер. Не принесла мне эта профессия удовлетворения. Но мама мне советовала так деликатно, не настаивая: вот папа был инженером, хорошо бы, чтоб и ты… Я и окончила Политехнический институт по специальности керамика. Мне эти «шкробы», черепки и нравятся, но заниматься пришлось больше кирпичом… Боже, Боже, так и проскочила жизнь, так быстро, так мгновенно, без следа, и единственное, что меня держит на плаву: благодарность судьбе, Богу, прежде всего, что я успела еще вскочить в это время.
Несмотря ни на что. Время наше прекрасное! Я оптимист. Если мы до сей поры не исчезли, то останемся, пока земля стоит… Я постигаю это сейчас, хотя, может, мне это и ненадолго понадобится.
После института я поехала в Братск, работала там пять лет.
Много мне дала эта работа: друзей отовсюду, большую библиотеку — ведь там денег платили неплохо, вот и тратила их на книги. Я привезла большой контейнер из Сибири сюда. А за последние годы я раздала библиотеку друзьям: я все это уже прочитала, пусть теперь, может, из людей кто причастится к этому тоже. Так и теперь: что покупаю из книг, то раздаю молодежи, чтобы читали.
Одним словом, я уже готовлюсь к неизбежному. Спокойно смотрю на это. Об одном молю Бога: чтобы дал время знать заранее, время на покаяние… Меня крестили при немцах, поэтому у меня свое отношение к оккупации, как и у многих людей.
Знаете, когда мне был двадцать один год, я ехала через Сибирь, из окна поезда видела все эти бесконечные деревянные остроги, и масса вопросов мучила. Это беспокойство, эти вопросы, эта неопределенность — они ждали своего часа. Поэтому в 1989-м, когда началось национальное возрождение, я кинулась в него с головой. Эти двадцать лет им и живу.
Мы, те, что без отцов росли, понимали, что это ненормально, неестественно. В Минске, в центральных школах, мы учились рядом с детьми партийных больших начальников. У этих детей были отцы, они получали квартиры, большие, с удобствами. А семьи коренных минчан долго жили даже в землянках. Таня Зычук, Лёня Карпович, светлая память ему…
Учительница спрашивала: почему у тебя, Лёня, пятна жирные на тетради? А они жили бедно-бедно, наверное, на одном столике и ели, и писали… Такие, как мы, все старались затишиться, затаиться. Теперь я думаю, что это такая проявлялась характерная белорусская черта.
Мы были дураки — я лично о себе — в школьные годы, все было запрограммировано… Мы ходили строем, как солдаты: в культпоход в кино, на субботник, на демонстрацию. Нам давали эти портреты на шестах, после демонстрации мы их друг другу спихивали, не знали, куда девать.
Совсем не так сейчас: когда несешь наш флаг в Куропаты десять километров и кто-то из вежливости предлагает помочь, всегда отвечаешь: нет, спасибо, от этого руки не болят…
Мать все умела, сама все делала, а я нет, а я нет. И дочь моя, девчушка моя такая же.
В 1990-м моя дочь переехала в Воложинский район, в Лоск, уже с маленькой дочуркой своей. Теперь уже трое детей у нее. Она там живет и в Минск даже не приезжает. Она проучилась в университете нашем два года, на биофаке, и бросила, потому что не ее это было. А теперь она скотину выгоняет на пастбище в Лоске…
Она всегда была очень самостоятельной. Так и в школе, и с образованием, и с мужем своим сама все решала. И печь сама себе сложит, и обкосит, и заборонует. А школу в Лоске закрыли в прошлом году. И музей Сымона Будного, единственный, наверное, в Беларуси, что был при школе, закрылся. Внуки мои туда ходили. А Верочка, старшая, так успешно поступила в колледж, учится сейчас на дизайнера здесь в Минске.
А я хочу закончить жизнь в Лоске — наша это земелька, виленская, наполовину ближе к Вильне.
Мама всю жизнь жалела, что мы не переехали в Вильню…
А еще мама любила театр. И я тоже. Он был мне спасением от всего кривого и криводушного. Голубок [Владислав Голубок, один из основателей современного белорусского театра, репрессированный советской властью. — Ред.] в маминой школе драматический кружок вел.
С театром в нашей семье много связано… Сестра отца одна, Гэля Маевская — светлая память ей! — была второй женой Флориана Ждановича [известный актер театра имени Янки Купалы. — Ред.].
Жданович был такой очень донжуанистый. А Гэля была красивая-красивая. И вот Жданович на время оставил семью, в которой уже была маленькая Ирина, потом знаменитая артистка — не так давно умерла, — и пошел к нашей Гэле… Ох, она тоже похоронена на Военном кладбище, возле самой церкви, надо мне ей табличку поправить, как потеплеет. Так вот, ее родня была строго такая католическая, и она после этого отвернулась от Гэли. А Жданович потом все-таки одумался и ее бросил. Ей тогда было 25 лет. И Гелена застрелилась. Гелена Жданович, так и на табличке старой написано…
Только в театре я и видела настоящие чувства… Вне театральных стен люди играют, часто плохо, цинично.
В жизнь приходишь, чтобы верить. А оно, бывает…
А в театре я находила убежище, пристанище. Смотрела спектакли, вела дневники. Один и тот же спектакль могла смотреть уйму раз, потому что каждый раз это был новый спектакль! Но театр был мне нужен только тогда, в те годы, когда реальная жизнь была фальшивой. Все изменилось в 1988 году.
Я перенесла ужасный туберкулез, у меня распадались легкие. Бог захотел, чтобы я выкарабкалась.
И вот Дзяды 1988-го. Передать впечатление невозможно. Жизнь настоящая началось с этого.
Публикации, встречи, друзья-единомышленники стали появляться. Какие аудитории собирал тогда Пазняк! Какие массы людей. От матери его у него эта черта лидерская, этот аскетизм. У нее, Анны, в глазах — мужество и мудрость.
И как отрезало меня от театра. Пропала потребность. Появилась ему замена. Ведь человек не может жить без подчинения всего себя какой-то главной идее, потребности. Мы таких слов не употребляли никогда, но это так. У одних это материальная потребность: дня не пройдет, чтобы не забежал в магазин, просто так, лишь бы зайти. У других — потребность читать. Вот Ядя Петровская — вы ее знаете? — она ходит на три мероприятия в день! Где что происходит — она там. Потом выговаривает мне: чего ты не пришла туда-то и туда-то? И я ей отвечаю: так я еще не переварила того, что было три дня назад! Я перевариваю медленно…
Я жила по страстям, по чувствам — но не совсем бездумно. Критичных глупостей не совершала. Обреченность какая-то меня вела. И с замужеством так произошло: я вышла замуж в 28 лет за бывшего одноклассника, не от больших чувств, не от отчаяния. Вот как бы предначертано было.
Большая любовь была у меня тоже — с десяти лет… И этот человек сделал мне предложение в 2006 году, уже незадолго до смерти… И я сказала тогда: а где же ты был 50 лет назад?
Это было тайная, чисто моя любовь…
А туберкулез мой закончился тем, что здоровье себе я вернула. А мужа своего потеряла… Пока я была в больнице год, он сильно сблизился с моей подругой. Мы никогда не ссорились, Не винили друг друга… Так вышло. Написал записку: «Лета, дай письменное согласие на развод»… Спокойно я сейчас об этом рассказываю, а тогда… Чувства те словами не передать.
…Бог не может допустить, чтобы человек накапливал знания и ум, и вдруг это обрывалось… Следишь за собой, чтобы совсем не превратиться в вопросительный знак. Вы этого пока не понимаете.
Я хочу послужить. Послужить ситуации. Чем? Я всегда говорю подругам: мы можем разговаривать с людьми. Мы можем за детьми смотреть: я вот смотрела сыночка Пита Павлова, Яна Винцента. И своих внуков у меня трое.
Я все время думаю: почему после подъема начала 1990-х наступил такой спад возрожденческого движения? Когда в 1999 году произошел раскол Фронта, мы были в шоке, в растерянности! Теперь, когда начинаешь искать причины, то видно очень ясно, откуда ноги растут! Но я твердо знаю, что Пазняк вернется, и вернется с триумфом — так, как вернулся в свое время в Чехию Ян Масарик.
