«Я не этнический белорус, но с белорусскостью никогда не разрывал». Языковой вопрос Александра Фридмана
Каждый прошел свой путь к белорусскости. Историк и политический аналитик Александр Фридман уехал из Беларуси в начале 2000-х годов, более 20 лет живет в Германии и преподает историю в университетах Европы. Как белорусский язык вошел в его жизнь? BGmedia поговорило с доктором философии, Александром Фридманом.
Александр Фридман
«Преступление и наказание» меня так не трогало, как произведения близкого мне по духу Змитрока Бядули
— Моя личная история очень простая. Я учился в минской школе, все мое школьное образование прошло в Беларуси во второй половине 80-х — первой половине 90-х. После я окончил исторический факультет Белгосуниверситета, а истфак всегда был белорусской средой, по крайней мере, в мои времена.
В Беларуси я застал еще первую половину 90-х, когда ростки белорусскости пробивались через советский асфальт на моих глазах. Я очень любил историю Беларуси, которая естественно преподавалась по-белорусски, и вообще я много занимался историей еще до поступления на истфак. А позже история стала моей профессией.
Как мне кажется, я довольно хорошо знаю белорусскую литературу, больше классическую, и меньше — современную. Наверное, Василя Быкова я прочитал всего, знаком с творчеством Владимира Короткевича. Я читал все, что мы проходили школьной программе: я знаком с творчеством и Купалы, и Коласа, и Богдановича.
Я любил белорусскую литературу больше, чем русскую, она была ближе для меня. Ведь те извечные «российские вопросы», которые ставит русская литература, меня особо не трогали, хотя я читал многое. Ну не трогало меня «Преступление и наказание» так, как произведения близкого мне по духу Змитрока Бядули.
На меня также сильно повлиял (уже во второй половине 90-х) еще один фактор. Все, связанное с Лукашенко, от самого прихода его к власти в 1994 году (мне тогда было 15 лет) мне чрезвычайно не нравилось: искоренение, преследование всего белорусского, борьба с национальным, скорее, наоборот, только усилило мой интерес к белорусскому.
Но при этом нужно подчеркнуть два важных момента. Я, как известно, не являюсь этническим белорусом. Мой взгляд на белорусское, в том числе и в 90-е годы, все же был внешним: беларушчына мне нравилась, я этим занимался. Но белорусский контекст — культурный и языковой, — был не главным, в котором я варился. Я всегда интересовался еврейской историей, еврейской традицией, я по возможности участвовал в еврейской жизни 90-х годов в Беларуси. То есть белорусская компонента для меня важна, но я бы не назвал ее доминантной.
И еще одно обстоятельство, которое стоит отметить. В повседневной жизни я всегда был русскоговорящим человеком. Я знаю людей, даже еврейского происхождения, которые в 90-е годы полностью переходили на белорусский язык и использовали его ежедневно.
Я знаю людей, которые попадали под такое сильное влияние белорусского возрождения середины 90-х. Но я к ним не принадлежу, так как в своей повседневной жизни — как белорусской, так и небелорусской жизни, — пользовался в значительной степени русским языком. Я человек русскоязычный, который в профессиональной жизни использует и другие языки.
Я в разной степени владею пятью языками. Хотя слово владею достаточно условное: можно свободно разговаривать на языках, можно свободно пользоваться, а можно просто пользоваться в профессиональной деятельности. Более того, разговаривать на бытовые темы и вести научные беседы — это две большие разницы, как говорят в Одессе.
Кроме того, есть языки, которые я никогда не изучал, но на которых я могу читать: я никогда не учил польский язык, но могу читать по-польски даже научные тексты, по крайней мере, по истории. Но я никогда не скажу, что владею польским языком, хотя пассивно его понимаю.
«Беларусь считалась едва ли не одной из самых экзотических стран в Европе»
— Я никогда не разрывал с белорусским языком. Одна из моих специализаций — белорусская тематика. Я занимался белорусскими темами еще тогда, когда на Западе, включая Германию, они воспринимались как абсолютная экзотика.
Отношение к белорусской проблематике кардинально изменилось после 2020 года. После 20-го года Беларусь действительно стала интересной страной, а людей, разрабатывающих белорусские темы, стало больше. Но до 2020 года каждый человек, который занимался белорусской темой, считался большим экзотом.
Периферийная, малознакомая страна, вдобавок ко всему еще и с репутацией последней диктатуры Европы со странноватым Лукашенко, о котором только рассказывают разные истории и анекдоты. Беларусь считалась едва ли не одной из самых экзотических стран в Европе.
Все годы моей жизни в Германии я занимался белорусской тематикой с разной степенью интенсивности: в нулевые годы, когда я писал свою диссертацию и делал научные белорусские проекты — наиболее активно. И если вдруг выдавалось свободное время, я мог взять и перечитать классиков.
Мне больше всего нравится белорусский писатель Василь Быков. Когда я даже занимался проектами, связанными со Второй мировой войной, с немецкой оккупацией Беларуси, когда я хотел получить ощущение эпохи, я читал Василя Быкова или Алеся Адамовича. Конечно, они все советские писатели: и Адамович советский писатель, и Быков советский писатель, — но у них все-таки хватало нонконформизма, что и привлекало меня в их творчестве. И, конечно, Владимир Короткевич — это классика.
Еще в нулевые годы я писал белорусские тексты, и они время от времени печатались в Беларуси, например, в журнале Arche или в «Беларускім гістарычным аглядзе» Геннадия Сагановича. Тексты я писал, но редко, что неизбежно повлияло на качество моего письменного белорусского языка.
Кроме того, редко, но все же я участвовал в научных конференциях в Беларуси, поэтому я пользовался белорусским языком. Но в повседневной жизни я не разговаривал по-белорусски — просто не было с кем. Белорусскоязычных людей в те годы мне как-то не встречалось, а среда, в которой я варился в Беларуси, была преимущественно русскоязычной.
Где-то с середины 2010-х годов белорусскими темами я занимался минимально, на уровне хобби. Главные белорусские проекты были закончены, поэтому я занимался темами, не связанными с Беларусью.
Я, наверное, никогда так интенсивно не использовал белорусский язык, как после 20-го года. Сейчас я разговариваю много, почти каждый день. Но белорусский язык для меня рабочий, в повседневной жизни я не разговариваю на нем.
Честно скажу: я не из тех людей, кто старается находиться в белорусском пространстве постоянно. У меня бывают совершенно разные ситуации: бывает, очень хочется почитать Короткевича, бывали времена, когда я читал писателей, совершенно не связанных с белорусским контекстом.
Что важно понимать в моей ситуации? Поддерживать связь со всем белорусским и с Беларусью мне всегда было достаточно легко, поскольку я занимаюсь белорусскими темами. Мне было легче совмещать профессиональный и личный интерес к белорусскому. Если бы я был медиком или инженером, который в своей профессии абсолютно далек от всего белорусского, то это была бы совсем другая история.
У меня прагматическое отношение к языкам. Есть контексты, в которых я должен говорить по-белорусски, например, в публичном пространстве. Потому что я считаю нужным продвигать белорусский язык и показывать другим, что он стоит того, чтобы на нем разговаривать.
Если не хотят со мной разговаривать на белорусском языке и задают вопрос, на каком языке будем разговаривать, для меня это не принципиальный вопрос: я говорю на том языке, на котором им удобнее (если я владею им). Хотят разговаривать на немецком — будем по-немецки, хотят по-белорусски — будем на белорусском, если человеку проще разговаривать на русском языке — говорим на русском.
Языковая катастрофа: личный опыт
— Понимание языковой катастрофы в Беларуси пришло ко мне в контексте событий 2020 года, хотя я следил за языковой политикой все годы после моего отъезда. После событий 2020 года мне начали активно звонить журналисты и задавали мне вопросы на белорусском языке.
Но при этом делали оговорку: вы можете отвечать на русском языке. На что я реагировал примерно так: а почему на русском, если я могу и на белорусском? Журналистов очень удивляло, что я готов разговаривать с ними по-белорусски. Первое время после эфиров мне писали: как здорово вы разговариваете на белорусском языке!
И меня это удивляло. Когда же я присмотрелся, то увидел, что на самом деле людей, которые разговаривают по-белорусски и делают это естественно, не так и много. Типичная белорусская экспертная ситуация: вопросы задаются на белорусском языке, ответы, как обычно, идут по-русски. Когда я увидел, что такая ситуация даже в экспертном сообществе (а эти люди все последние годы жили и работали в лукашенковской Беларуси и уехали оттуда в 2021-2022 годах), тогда понял, что происходит в обществе.
Я в лукашенковской Беларуси прожил только шесть лет — не так и много; остальное время я наблюдал за Беларусью. Но одно дело — наблюдать, и совсем другое — жить. И когда я заметил, что люди, которые сформировались в лукашенковскую эпоху, а потом в 20-е годы выходили на протесты — люди вовлеченные, мотивированные, но у них действительно плохо с белорусским языком. Они стали активно изучать белорусский язык после 2020 года, обратили внимание на язык, на историю Беларуси.
И в этот момент мне стало абсолютно понятно, что на самом деле происходило на протяжении всей лукашенковской эпохи: как белорусский язык вытеснялся, как язык и культура приобретали маргинальный статус.
До сих пор мне интересно разговаривать с людьми, которые только после 20-го года начали открывать для себя Василя Быкова. Простите, Василь Быков замечательный писатель, но ведь это было известно и в 90-е годы, никто уже не запрещал Василя Быкова в нулевые или в 2010-е годы. Или кто мешал слушать белорусских музыкантов? Но многие этого не делали. Наверное, под влиянием культурного мейнстрима, который сформировался в лукашенковскую эпоху, белорусское особо не интересовало людей.
Читайте также:
«Пусть кто-нибудь уже наконец скажет: надо изучать белорусский как иностранный язык»
