Белорусский Хогвартс: немецкое радио «Культура» о Коласовском лицее
Пишет Антон Левицкий.
В трейлере к репортажу Инги Лизенгевич (которая сейчас живет и работает в Германии) о Коласовском лицее — Беларусь, какой ее охотно видят на Западе: брутальные кадры мартовских задержаний, «образование как риск», цель «учиться думать» (доступна только в подполье, надо думать), фоновый «Ляпис Трубецкой» («Пагоня побач»).
Большая радиозарисовка (feature) длится в общей сложности 49 минут. Она выполнена преимущественно в доброжелательных, пасторальным тонах, но вместе с тем не стесняется ставить некоторые неприятные, сложные вопросы о долгом белорусском межвременье — участии в политике или эмиграции учащихся из Беларуси.
Повседневность Лицея
Первое, что бросается в глаза, — довольно много внимания уделяется повседневности уникального учебного заведения. Она плотно пропитана политикой. Лицеистки рассказывают, как однажды они привлекли внимание какой-то женщины по дороге в Лицей и как они должны были действовать, чтобы избежать ее внимания. Ведь лишнее внимание Лицею в нынешней Беларуси может навредить.
Или вот учительский обед. Кажется, Валентин Голубев приносит сало. Просит одну из сотрудниц его нарезать: «Я люблю, когда женщины что-то распаковывают». Едят и обсуждают сало.
Отличается от обычных школ и преподавание. Подход учителей к ученикам несоветский, объясняют ученицы. Он отличается открытостью, допускает большую свободу, возможность выразить свое мнение. Это влияет на общую атмосферу и определяет уровень. Показательно, что во второй год обучения лицеисты пользуются 52 учебниками, тогда как в обычной школе необходимы всего 16. Также преподаватели используют не только белорусские пособия (как пример, называется польский).
В Лицее живет кот.
Также можно услышать отрывки из шумной дискуссии лицеистов — про путешествие как движение и приверженность к изменениям, эмиграцию из деревни и возможность на что-то повлиять (в масштабах деревни или целой страны). Девушка, которая уехала из своей деревни, говорит: если бы там было какое-то определенное рабочее место, она бы там осталась.
Яркой особенностью обучения в Лицее является, как рассказывают учащиеся, чай. Лицеистам разрешено пить его во время занятий — что невозможно представить в обычных школах.
Также в репортаже звучит много музыки — сами лицеисты играют и поют.
Подпольная наука в «последней диктатуре Европы»
Но в центре внимания, безусловно, политическое. Главная формула, с которой Беларусь ассоциируется в мире последние 22 года, прозвучала. Неудивительно — в очерке про школу, закрытую правительством Лукашенко.
Это видно в самых мелких деталях, например, в абстрактной инструкции, полученной учащимися: «Если что-то случается, просто бегите. Куда-нибудь. Все в разные стороны».
Возникновение Лицея, как известно, тесно связано с политическими процессами в Беларуси. Учреждение возникло как гражданская инициатива, в какой-то момент одобренная Министерством образования. Она ставила целью освобождение от советских догм, преодоление тоталитарного духа. В первой половине 90-х такие цели Министерство образования разделяло. После же избрания Лукашенко решения об отказе от новых учебников, кадровые изменения в Министерстве образования были предзнаменованием последующего закрытия Лицея.
Хорошо политическое значение Лицея видно в содержании преподавания. Вот Валентин Голубев рассказывает о восстании 1863 года: мол, восстание не понравилось Москве и Варшаве, и так всегда, подытоживает историк.
Другой такой пример — эмигрантские писатели, которые были выброшены в середине 90-х из школьных программ. Кто-то из преподавателей объясняет общие принципы преподавания литературы в Лицее: мировая и белорусская не разделены, а преподаются во взаимосвязи и через сопоставление. Например, после Первой мировой войны возникает «потерянное поколение» — Ремарк, Хемингуэй. Их аналогом в русской литературе был Максим Горецкий.
Кажется, Олег Трусов рассказывает, как писал свой учебник — собрал все лучшее у соседей. Например, кому принадлежал Крым и когда? Возможно, белорусам, шутит Трусов — ведь в начале ХІ в. частью Крыма владел сын Рогнеды. Такой юмор.
Между тем, само существование Лицея (и обучение там) — акт оппозиции. Хотя Лицей не проявляется ярко, существует непублично, живет в своем небольшом мире. Лицей — это Хогвартс, говорит одна из учениц, смеясь: никто о нем не знает, он спрятан от людей, особые учителя и ученики.
Политическое участие
Плотно примыкает к вышеописанному modus vivendi школы вопрос о политическом участии. Специфика ученического корпуса (дети происходят из интеллигентных семей, поясняет Голубев, где воспитываются в соответствующем духе, что делает избыточным специальное воспитание «национальных чувств» на уроках) ставит вопрос о том, как реагировать на вызовы нынешней Беларуси.
Это тоже — элемент ежедневного действия, совсем другой школьный опыт против «нормальных» подростков: «Мы идем ежедневно в Лицей и думаем, с нами ничего не случится. Но на самом деле мы можем быть арестованы в любой день». Одна из учениц рассуждает: для лицеистов риск не очень большой, они несовершеннолетние и ни за что не отвечают. Но для учителей и родителей, безусловно, ситуация выглядит иначе.
Особую заботу и беспокойство вызывает возможность участия учеников в демонстрациях. Этот вопрос обсуждается в контексте общих жизненных стратегий. Учителя и родственники запретили лицеистам принимать участие в демонстрации 25 Марта в этом году, но брутальные события в столице, безусловно, коснулись их. Лицеисты рассуждают: лучше не протестовать, держать собственное мнение при себе — до поры. «Мы бы там ничего не сделали», — кто-то возвращается к теме демонстрации. А на втором плане внушительно звучит последний белорусский март — крики и лязг омоновского снаряжения.
Одна из лицеисток рассказывает, как посещала заседание белорусского суда: «абсурд» —и подробно объясняет этот абсурд. Так в репортаже не теряется из поля зрения воображаемый собеседник — коллективный «Запад».
Эмиграция и «Запад»
С Западом участники репортажа разговаривают с самого начала. Одна из лицеисток напрямую спрашивает: «Интересно, как вот немцы к нам относятся. Существуют ли вообще эти люди?» И высказывает осторожное мнение, как: «Другие русские или еще как-нибудь».
Позже затрагивается неудобный вопрос эмиграции в Европу. Это плохо или хорошо? «Я думаю, для начала — хорошо. Остальное зависит от них».
Обсуждаются различные возможности; лицеистки соглашаются, что самое плохое — когда люди уезжают учиться за границу и не возвращаются домой, не делают свой вклад в развитие Беларуси. Звучат и некоторые сомнения: «Надо быть невероятным волшебником, чтобы что-то здесь изменить».
«Вот если бы все лицеисты, которые здесь учились и вернулись в Беларусь, начали бы здесь, не знаю — мутить, мутить хорошие дела, наверное, хорошо жили бы».
Кто-то из сотрудников сдержанно рассказывает про разные примеры: кто-то во Флориде, кто-то в Москве, но некоторые возвращаются и начинают свои проекты на родине.
* * *
Ближе к финалу репортажа одна из лицеисток рассказывает, что она решила изучать немецкий язык. Ей нравится группа «AnnenMayKantereit». Какое-то время играет их трек «21, 22, 23». Текст про отложенные мечты и главную цель — «лишь бы не стать «за тридцать» — по-своему комментирует или повторяет белорусские сюжеты репортажа. О детях, которые спорят про урбанизацию, политические изменения и моральный долг перед страной. О всех тех, кто напрямую или косвенно пострадал от «стратегии инвестирования репрессий в будущее» (Силицкий), в рамках которой был закрыт Лицей. Даже немного про апатичное крушение белорусской эмиграции.
В самом конце слышен беспечный обмен репликами учителей: «Был звонок? — Я не слышал. — И я не слышал».
Звучит звонок.
