«Здесь комната 9 метров на четверых». Анастасия Захаревич рассказывает, как ей живется в лагере беженцев в Латвии
Журналистка Анастасия Захаревич рассказала «Радыё Свабода» о лагере беженцев в Латвии.
Судьба сложилась так, что я сейчас живу в лагере беженцев в Латвии. Всего здесь 39 человек из Беларуси, и похоже, что нас здесь большинство. Кого-то на родине били, кому-то угрожали, против кого-то возбудили уголовные дела, — у всех нас истории и схожие, и очень разные одновременно. И все мы боимся возвращаться на родину, потому что очень не хочется в тюрьму.
В лагере вроде бы есть неписаное правило — здесь не принято обсуждать, как на родных сейчас давят в Беларуси. И вообще личные истории обсуждаются совсем мало. Никто открыто не говорит, что не хочет об этом говорить, но все стараются сменить тему. Кажется, это такой способ психологической самопомощи — все понимают, что лучше особо не углубляться в воспоминания и переживания, потому что и без них на душе тяжело.
Да и физически здесь не то чтобы очень комфортно. Мои знакомые, которые раньше были в немецких лагерях беженцев, говорят, что здесь просто сказка. Но по сравнению с обычной мирной жизнью — тяжело.
Комната, в которой я сейчас живу, рассчитана на четверых, но пока что я в ней одна, и даже одной здесь маловато места, так как она не больше 9 квадратных метров. На этой площади стоят две двухъярусные кровати, стол, табурет, два узких высоких шкафа и маленький холодильник. Кажется, в камерах на Окрестина на человека (в обычных условиях, когда камеры не переполнены) отводится больше метров.
Ассоциация с изолятором здесь возникает прежде всего из-за двухъярусных металлических кроватей. Мне повезло, и я о них знала еще до заселения, так что была морально готова. Бывает, что у людей при заселении чуть ли не истерика случается, так как такие кровати и ограниченность пространства — для многих мощный триггер.
Но серьезно приравнивать латвийский лагерь беженцев к белорусскому изолятору все же не стоит. Это звучит цинично и сильно обесценивает страдания тех, кто сейчас находится за решеткой. У нас в лагере совсем немного ограничений — нужно возвращаться на ночь не позже установленного времени либо предупреждать заранее, что не вернешься, и оставлять адрес, где будешь ночевать.
Мы не можем приводить гостей извне (я так и не поняла, то ли это постоянное правило, то ли нововведение ввиду пандемии), и нас просят не собираться надолго в одной комнате людям из разных комнат. Ну, и кухня ночью закрыта.
Так что каждый раз, когда у меня приступ жалости к себу, и мне хочется «на эмоциях» сравнивать эти условия с Окрестина, Жодино или Могилевом, я вспоминаю, как в изоляторах было на самом деле, и жизнь здесь начинает казаться раем.
Но ужасно хочется домой. И очень злишься оттого, что всем нам пришлось бежать от преследования на родине. Я еще не со всеми здесь познакомилась, но все, с кем уже пересекалась, явно подавляют агрессию и, кажется, вот-вот взорвутся. Я и сама такая же — постоянно борюсь со злостью. У меня не получается полноценно радоваться помощи, которую мы здесь все получаем, потому что наряду с радостью всегда возникает злость — я никогда не забываю, почему эта помощь нам вообще понадобилась.
И до сих пор не могу привыкнуть, что лагерь беженцев — это теперь часть моей биографии. Но здесь, кажется, все такие.
