Памяти Бориса Заборова: «Болезненно не приемлел, но интеллигентно молчал. Мистически попал в Париж и открыл могилу Модильяни»
Дипломат и лингвист Петр Садовский у себя в фейсбуке поделился воспоминаниями о художнике Борисе Заборове.
Вчера мы узнали, что Борис Заборов скончался на 86-м году жизни. Для меня Борис Заборов — мистик, говоривший: «А я болезненно не приемлю то, что мне не нравится, но …молчу, как тютчевский лирический герой…» В этом слышалась терпеливая диссидентская интеллигентная еврейская ирония с аллюзией на известный «Silentium!».
Любил читать Рыгора Бородулина, Василя Быкова. Их книжки были в его большой библиотеке. Имел хорошее белорусское произношение. Однажды в мастерской читал с восторгом вслух бородулинскую «Багатую Камароўку». Как мне казалось, к белорусскости советского толка вообще относился сдержанно… Возможно, белорусские художники и друзья знали совсем другого Заборова.
Борис Заборов. Портрет художника Бальтюса.
В творческих цехах, где существует конкуренция и порой национальные ценности, замечается и запоминается совсем не то, что видит случайный человек со стороны.
200 экземпляров альбома вручную
В 70-х годах меня связывали с Борисом деловые отношения. Иногда случались оазисы ничегонеделания и легких размышлений вслух. Я помогал ему как переводчик, когда велись переговоры с дрезденским издательством, взявшимся издать альбом иллюстраций к «Кроткой» Достоевского, после того, как он получил золотую медаль за эту работу на Лейпцигской книжной ярмарке. Фишкой того заказа было то, что 200 экземпляров альбома Заборов должен был доиллюстрировать вручную деталями, что делало бы альбом коллекционным раритетом. На то время он сделал много графических иллюстраций к 200-томной серии Всемирной литературы на русском языке.
Сложности коммуникации советского времени
Отличительной приметой времени и пространства советского периода были ожидания оперативной телефонной связи с так называемым дальним зарубежьем. Телетайпы были лишь в считанных госучреждениях. Еще не было факсов, не говоря уже об электронной почте и мессенджерах.
Кроме технических сложностей при телефонных разговорах были еще цензурные. Приходилось ждать связи по несколько часов. Ссылались на задержку из Дрездена, иногда подключался Лейпциг. С нашей стороны записи телефонных разговоров анализировались нашими спецслужбами, с гэдээровской стороны — «Штази». В представлении наших спецслужб не без участия патриотических земляков Заборов был чуть ли не сионистом. Как раз в то время в его иллюстрациях к пушкинским сказкам на белорусском языке издательство усмотрело пропаганду… православия, мол, изображения людей, по мнению цензоров Главлита, чем-то напоминали иконы. Пришлось ему переделывать иллюстрации на привычный сказочный стандарт. История парадоксальная и смешная.
В тех наших отношениях был еще один комический казус. Как я стал посредником при переговорах? Казенный переводчик (не то из Минкульта, не то еще откуда-то) не мог разобрать немецкую речь по телефону. С немецкой стороны иногда подключался к разговору 92-летний художник, «дадаист» из ФРГ с дефектами речи. Он консультировал дрезденское издательство со стороны общества с ограниченной ответственностью «с той стороны», из ФРГ. Говорили мы по телефону из мастерской Бориса, размещавшейся на верхнем этаже на улице Первомайской вдоль трамвайной линии, где было кафе «Лето». Связь с мастерской — наверное, не случайно — почти каждый раз портилась, и мы вынуждены были ехать на Главпочтамт. (У Бориса были новенькие «Жигули».) Там техника работала отлично. Неподалеку находился государственный центр телекоммуникаций, откуда можно было все слушать и контролировать. Обо мне, как человеке, который легко разбирал произношение того дадаиста (он и был инициатором издания альбома с иллюстрациями к «Кроткой»), Борис помнил по нашему прежнему знакомству. Тогда делегация из трех весьма немолодых немецкоязычных настоящих «дадаистов», лично знавших Эля Лисицкого, Шагала и Малевича, на несколько дней приезжала в Минск. Тогда, кроме Союза художников, Общества дружбы, они были гостями в мастерских Арлена Кашкуревича, Михаила Савицкого (узник концлагеря), Заира Азгура, Ивана Стасевича (визит был задуман как к художнику и «сыну полка» времен ВОВ), Нелли Счастной и Борису Заборову. Мне лично было чрезвычайно интересно наблюдать в течение трех дней панораму характеров, художников и белорусских граждан. После всей серии визитов немецкие старички больше всего говорили про Арлена Кашкуревича и Бориса Заборова. Арлен как раз тогда работал над иллюстрациями к белорусскому «Фаусту» в переводе Василя Сёмухи.
Мистические мечты Заборова сбылись
О чем мечтал мистик и художник Заборов? О том, что он непременно будет жить и работать в Париже. Что там будут случаться разные чудеса. Они действительно случились.
Заборов мистическим образом стал обладателем старого заброшенного здания под мастерскую в центре Парижа, который дал ему импульс работы со старыми фотографиями. Это сделало его успешным и счастливым как мастера. Он мистически, случайно, если верить его словам, открыл забытую могилу Модильяни на еврейском участке Пер-Лашез, которая впоследствии не без его участия была приведена в надлежащее состояние. Борис мистически, как он считает, случайно попал в выдающиеся коллекции лондонского собирателя картин «не по именам, а по духу» и висит между Пикассо и еще какой-то знаменитостью. Все это вы можете посмотреть уже сегодня в интернете в фильме «В поисках утраченного времени».
Борис Заборов был очень интересным художником и мыслителем, который пробовал себя в разных техниках и жанрах. В случайных компаниях, где мне несколько раз приходилось с ним бывать, никогда не показывал свою глубину и не был открытым. Многое болезненно не приемлел, но интеллигентно молчал. Какой-то психологический тумблер щелкнул однажды между нами, и мы немного приблизились друг к другу. Но это другая история.
