«Попыталась выехать на оздоровление — и мне запретили выезд из Беларуси». Лилия Власова о жизни после СИЗО КГБ
Это интервью мы начали еще в октябре: медиатор, член президиума Координационного совета Лилия Власова тогда оказалась в СИЗО по обвинению в неуплате налогов компанией сына. Ее муж, Владимир Искорцев, уже второй месяц один хозяйничал в их частном доме, присматривая за собакой по кличке Жюля и осваивая науку передачек и переписки. Потом Лилию неожиданно даже для самого Владимира отпустили, был домашний арест, и в целях безопасности все публикации отложились.
Теперь мы поговорили с супругами еще раз — о том, как отразились на них все пережитые испытания.
На переднем плане Лилия Власова и ее муж Владимир Искорцев. Фото Павла Кричко.
«Наша Нива»: Лилия, какие физические и психологические последствия от 47 дней в неволе вы ощущаете и сегодня?
Лилия Власова: За время содержания под стражей мне «посчастливилось» побывать во всех тюремных изоляторах Минска. Если по нарастающей, то в изоляторе КГБ меня держали одни сутки, на Окрестина — трое суток, на Володарке — 43 дня.
В изоляторе КГБ чуть лучше кормили, но в большинстве камер там нет туалета — используются ведра, которые выносятся один раз в день. На Володарке во время моего пребывания не было горячей воды. Удалось нормально помыться только после трех недель моего пребывания в изоляторе.
Ко всем тяжелым бытовым условиям люди как-то приспосабливаются: у них нет выбора. Намного сложнее справляться с психологическим состоянием. Люди под давлением следствия, туманности будущего, отсутствия правдивой информации. Никто не верит в справедливое следствие и суд, надеются исключительно на счастливый случай, который позволит изменить статью или сократить срок заключения.
Нервные срывы, проявляющиеся в истериках и ссорах, — обычное явление камерной жизни. Я видела, как страдают мои сокамерницы, сама неоднократно после очередной «беседы» на фоне повышенного давления переживала панические атаки. По тюремным меркам я пробыла в заключении недолго, но стресс получила серьезный.
Сейчас пытаюсь справиться с последствиями. Медики говорят, что мне еще повезло: еще бы немного — и ущерб здоровью был бы необратим.
К сожалению, пока именно здоровье не позволяет заниматься любимым делом — медиацией. Но я не теряю надежду, что в новом году вернусь к ней. Обдумываю план книги про медиацию в странах постсоветского пространства. Название уже придумало: «Медиация живет на востоке».
«НН»: Снится ли вам что-нибудь из пережитого в СИЗО?
ЛВ: Мне не снится СИЗО, но и не отпускает. Такого рода испытания заставляют задуматься о жизненных ценностях и приоритетах. Для меня открылась новая страница жизни. Я увидела так много человеческих страданий и несправедливости, что хочется что-то сделать, чтобы изменить ситуацию. Люди, совершившие преступление, а тем более те, чья вина еще не доказана, не должны содержаться в таких условиях. Общество должно давать таким людям шанс вернуться в социум, а не усугублять их антисоциальное поведение.
После того, как в нашей стране произойдут перемены, мне бы хотелось инициировать создание общественного фонда, который бы занимался изменением законодательства и условий в СИЗО и местах лишения свободы. Мне кажется, после того как через СИЗО прошли тысячи белорусов, необходимость таких изменениях ощущаю не только я.
Сейчас я переписываюсь и поддерживаю материально нескольких сокамерниц и их семьи. Для меня эти женщины не заключенные, а люди, которые нуждаются в помощи и поддержке.
«НН»: Пока вы были в неволе, вашим главным связующим с жизнью здесь, наряду с адвокатами, был муж. Он рассказывал, как выбирал на Комаровке заказанные вами как-то сало, сыровяленую колбасу и маленькие огурцы с помидорами черри… Делился эмоциями от вашей переписки, отмечал, когда письма от вас стали более напряженными. А расскажите, как вы вообще познакомились?
Владимир Искорцев: У меня очень насыщенная трудовая биография. После окончания теперешнего БНТУ я там остался преподавать экономику. Работал три года помощником заместителя председателя Минского горисполкома (осталась даже с тех пор почетная грамота за участие в строительстве первой линии Минского метрополитена). На посту чиновника быстро понял, что это не моё: в нашей стране работа чиновника, к сожалению, складывается из того, чтобы найти параграф, который позволяет отказать обратившемуся за помощью.
Впоследствии устроился экономистом на часовой завод «Луч», где дорос до начальника отдела внешнеэкономических связей. Как раз тогда, в 1991 году, было принято решение об акционировании завода, и мы обратились за юридической помощью к первой частной юридической компании в Беларуси, Лилиному детищу: «Власова и партнеры» (ныне «Власова, Михель и партнеры»). Впоследствии как к специалисту я обращался к ней не раз, особенно когда решил начать собственный бизнес.
Фото Надежды Бужан.
ЛВ: Жизнь сложилась так, что Владимир стал вдовцом, его жена болела и, к сожалению, умерла. Как и мой муж. У нас обоих от первого брака осталось по двое сыновей. И так получилось, что сошлись наши дорожки.
ВИ: Поженились мы через 14 лет после первой встречи. Я надел светлый «шлюбный» костюм, Лиля — красивое платье. Заехал по пути в ЗАГС Первомайского района за сестрой, попросил ее мужа пофотографировать нас. Он подошел к делу ответственно: устроил нам на своей даче целую фотосессию.
Тот самый снимок, сделанный на даче после росписи.
Потом, уже в Минске, мы просто пошли на обед в ресторан Bergamo. Пригласили только близкую подругу Лили, больше никому о нашем празднике не рассказали. Дело в том, что параллельно готовилась свадьба моего младшего сына Леши. Мы не хотели отвлекаться внимание на себя. Уже после того, как Леша женился, в первые же выходные, мы пригласили всех детей к себе в гости и поделились новостью.
«НН»: Когда мы впервые заглянули к Владимиру, он шутил: «Вот, купаюсь в лучах славы жены». У вас в принципе есть какая-то конкуренция в семье? Все же один из вас — «лучший медиатор», «юрист №1», женщина, попадавшая в список самых успешных и известных в Беларуси…
ВИ: Хороший вопрос. Я тоже всегда был лидером. Все мои бизнесы были успешными. Как и бизнесы людей, которых я консультировал, помогал с инвестициями.
Если такие люди сходятся под одной крышей, можно подумать — жди ревности, претензий.
Я же понимал, что Лиля во многом умнее, практичнее меня. И поэтому я смиренно, без сомнений, роль главы семьи отдал ей. Как минимум старался не мешать ей ни в чем. Я рад, что могу находиться рядом с такой женщиной и помогать ей.
ЛВ: В целом, может, я и лидер в семье. Но все принципиально важные моменты согласовываю с мужем. И стараюсь не делать ничего, что бы его огорчило. Но в том, чтобы быть поосторожнее, я мужа не послушала. Он потом смеялся: «Потому и в тюрьму попала».
Когда против участников Координационного совета возбудили уголовное дело, я могла уехать, но не сделала этого. Скажу не в обиду коллегам, которые сейчас за границей: я не могла всё здесь бросить. Как-то романтично на всё смотрела, на самом деле: я же член президиума, у меня такая ответственность, сбежать — это было бы как измена.
Фото Надежды Бужан.
«НН»: Вы оба являлись членами инициативной группы Виктора Бабарико. Почему вы «вписались» именно за него?
ВИ: Я экономист по образованию, и его размышления мне были близки. Его деятельность в банке как руководителя и мецената также привлекла.
Вообще, все, думаю, давно заметили, как в 2020 году наш народ проснулся. Это большое достижение. Белорусы сегодня и белорусы еще даже 8 августа — это абсолютно разные люди. На первом массовом марше свободы, на который мы вышли с Лилей, рядом с нами шли двое мужчин. И вот они обсуждали, что тот день, 16 августа, следует объявить праздничным: Днем национального единения белорусского народа. Из нас наконец образовалась нация.
«НН»: У вас как-нибудь изменились отношения после пребывания Лилии в СИЗО?
ЛУ: У нас с мужем всегда были теплые отношения. И тюрьма, я считаю, нас еще больше сблизила. Он очень переживал за меня, а я переживала за то, что он переживал. Первое время даже испытывала чувство вины: почему я его не послушала, почему заставляю страдать своего мужа…
Каждую секунду за решеткой я чувствовала его заботу. Думаю, я делала бы то же, оказавшись на его месте. Сейчас мы уж точно лучше осознаем, что человеческий мир имеет конец, и нужно так организоваться, чтобы никто из нас больше не пережил ничего подобного.
Фото из семейного архива
«НН»: Правильно ли я понимаю, что вы теперь совсем не участвуете в делах Координационного совета?
ЛВ: Да. Пока я находилась в СИЗО, в Координационном совете произошли перемены: изменился состав, цели. Поэтому сейчас я не до конца понимаю, что там происходит, куда всё движется… В любом случае для меня совет — это символ белорусской борьбы и единения. Заявленные еще 19 августа задачи остаются актуальными и сегодня, не надо забывать.
«НН»: Какие у вас остаются ограничения, чего вы все еще не можете себе позволить как любой другой белорус?
ЛВ: Меня периодически вызывают на допросы как свидетеля по статье 361 УК (призывы к действиям, направленным на причинение вреда национальной безопасности Беларуси) и как обвиняемую по статье 243: пособничество в неуплате налогов компаниям, к которым причастен мой сын Борис Власов. Это дело было сфабриковано с целью придать моему аресту уголовный, а не политический характер. Я об этом открыто говорю следственным органам на всех допросах. Я уверена, если бы не актуальная ситуация с дефолтом законодательства в нашей стране, у этого дела не было бы перспектив даже для возбуждения.
После отмены моего домашнего ареста следователь подтвердил, что у меня нет никаких ограничений, кроме обязанности приходить на следственные действия. Однако как только я попыталась выехать за границу на оздоровление, за день до вылета меня вызвали в Следственный комитет и ознакомили с постановлением о временном ограничении права выезда из Беларуси. Оно было датировано 23 сентября.
По-прежнему арестовано имущество моей семьи и семьи сына, включая все счета. Бизнес сына, развивавшийся с 1995 года, уничтожен, 40 человек лишены работы. После неоднократных обращений в СК хотя бы удалось снять арест с пенсионных счетов (после моего задержания — мужа, пенсионера, фактически оставили без средств к существованию). Из всех этих деталей собирается печальная картина тотального нарушения прав человека в нашей стране.
Владимир и собака Жуля. Фото Надежды Бужан.
«НН»: В ситуации, когда вы сами видите, что законы давно не работают и даже слова ваших уважаемых коллег, юристов, адвокатов ничего не стоят в судах, когда человека убивают за ленты во дворе… Какой вы себе представляете дальнейшую жизнь здесь?
ЛВ: Знаете, насчет адвокатов… Они всегда были несвободными в этой стране. Одна из причин, почему я в свое время ушла из юриспруденции, — в том, что закрыли свободные юридические фирмы, сделав все адвокатурой, которая «ходит» под лицензиями, под Министерством юстиции. Сколько людей только в 2010 году лишили лицензий! А такое происходит постоянно. При этом активно высказываются против такой ситуации около 150 человек, остальные продолжают молчать — значит, их всё устраивает.
Несмотря на полный правовой дефолт и глубокий политический кризис, я смотрю в будущее с оптимизмом и верю, что политическая ситуация изменится. Я не сомневаюсь в переменах, сложно лишь назвать точное время, когда они произойдут, но это недалекое будущее.
Нас, конечно, сразу ждет гигантская работа, чтобы всё привести к норме. У нас будет тяжелый переходный период, он займет не один год. Думаю, что и мои знания здесь пригодятся.
Я поверила в медиацию и силу переговоров много лет назад. После того как побывала в различных экстремальных ситуациях, у меня не осталось сомнений в том, что умение наладить коммуникацию с другими людьми может творить чудеса. Верю, что нашему обществу еще понадобится масштабный общественный диалог, где бы мы могли услышать друг друга и понять, в какой стране мы хотим жить и как нам строить новую Беларусь.
