Гимн Беларуси чередовался матом под грохот дубинок. Корреспондент «НН» Катерина Карпицкая пишет о своих 15 сутках
После Женского марша в Минске Катерина Карпицкая отбывала арест на Окрестина и в Барановичах, откуда освободилась 22 ноября. Она написала о своем пребывании там.
Живешь в Беларуси — и, кажется, уже давно готов к задержанию в любой момент. Особенно в этом году. Особенно если ты имеешь отношение к журналистике. Правда, никогда не ждешь, что будешь задержана так бездарно и низко — на остановке с подругами.
…До «сотки» остается одна минута, мы скоро должны быть на выставке в галерее «Ў» (ее же вскоре закроют, надо посмотреть последнюю в истории экспозицию). Но вместо желтого буса нас забирает с остановки серый — трое мужчин в штатском с применением мягкой силы уводят нас в свою «карету» для «установления личности». Установление займет 15 суток.
Читайте также: Екатерина Карпицкая готовила репортаж из очереди под Окрестина, а потом оказалась в этом изоляторе сама
Действие первое: РУВД, где нет лучших сотрудников
В Московское РУВД нас привозят после пересадки из буса в «стакан» автозака. Телефоны на глазах у силовиков нас заставляют выключить и спрятать в сумки, которые остаются рядом с сотрудниками милиции. Право на звонок — исключено, некоторые только успевают нажать SOS-сигнал. Тем, кто «тормозит», помечают руку серебристой краской (это означает, что тебя уже точно будут судить, как выяснится позже). Женщина громко кричит, что у нее клаустрофобия, ей нельзя находиться в замкнутом пространстве, но кого это волнует?
В Московском РУВД оказалось около десятка женщин. Их задержали, потому что они несли в руках букеты цветов. Это в Беларуси-2020 стало правонарушением. Одна из женщин только-только успела купить букет у бабушки на Комаровке, а еще пирожки, чтобы отвезти пожилой матери. Еще одна несла кленовые листья. У другой задержанной в руках не было ничего. Но куртка — красная. Цвет — из категории подозрительно-запрещенных. Нас «охраняют» сразу четверо сотрудников. Часть — в балаклавах, которые не снимаются, кажется, никогда.
В актовом зале, где мы ждем решения своих судеб, замечаю отсутствие фотографий в рамках на досках почета: «Лучшие по профессии», «Лучшие спортсмены». Задаю вопрос о причинах такой пустоты милиционеру: у вас что, разве, закончились лучшие?
— Это всё в целях безопасности. Где гарантия, что вы потом не найдете этих людей и не будете им «мстить»?
Именно как вызванное страхом мести я еще не раз услышу: «Ну, это же не мы вас задержали, это сотрудники ОМОНа вас привезли». А еще постоянно, на протяжении 15 суток, буду слышать про коктейли Молотова, которые милиционеры постоянно конфискуют у белорусов и таким образом спасают страну (и себя). Только как это всё равно относится к задержанию женщин с цветами или, например, журналистов?
Большую часть людей опрашивают и отпускают. Остаются те, кто проходит по административке не первый раз, журналисты. В том числе корреспондент из России Роман Попков (он впоследствии отсидит 15 суток и будет депортирован). Ближе к вечеру к нашей дружной компании добавляется музыкант Паша Аракелян: он играл во дворе песни из мультиков, а они, по мнению охранников правопорядка, разжигают революционный дух. Этого опасного преступника вытянули из машины прямо на ходу, создавая на дороге аварийную ситуацию.
Мы не обедали и не ужинали. Передачи в РУВД не принимают. Два милиционера вслух выбирают пиццу и начинают, как им кажется, смешно шутить:
— О, ну вот выйдет журналистка и напишет потом: «Сотрудники Московского РУВД не поделились с нами пиццей».
Что ж, вы просили — пишу.
***
Протокол составляют даже на Аракеляна, который приехал намного позже, а меня все никак не зовут на опрос. Я напоминаю о себе раза четыре. Мне говорят: скоро. Но потом у меня просто забирают личные вещи, вытягивают шнурки, налагают арест на телефон — и вот нас уже перевозят на Окрестина. Это суббота, и там уже какой-то хаос.
В этом хаосе, не желая терять время на обрывание шнурков в моей куртке, теряют ее саму. Более двух недель я проведу в одной байке — часами на улице и в камере со сломанным окном.
Действие второе: изолятор временного содержания на Окрестина, откуда выпускают до суда пьяниц и воров, чтобы освободить места под протестующих
С подругой нас разделяют, размещают на разных этажах ИВС. Со мной в камере — маркетолог, переводчица с немецкого, инженер и… женщина, которая уже не первый раз попадается за драку с братом. Под воздействием алкоголя.
В воскресенье, 8 ноября, когда на марше хапают более тысячи белорусов, «буйную», как и, например, женщину, задержанную за кражу джин-тоника, выпустят без суда со словами: «Освобождаем место для более достойных». Достойные — это, например, медики, которых в соседних камерах минимум с десяток.
***
Есть окрестинскую еду даже после суток голодания — сложно. Рыбная котлета — это, например, хлеб и кости от рыбы. При этом она всегда почти холодная. В нашей камере протекает кран, и под раковиной постоянно стоит большая лужа. При этом в ИВС хотя бы тепло, даже душно. Настолько, что у всех подскакивает давление: даже у меня оно под 150, хотя всегда низкое. Медики приходят не сразу, даже после просьб, когда долго стучишь в дверь. Потом дают пару таблеток (аспирин на все случаи). Перепроверять ваше состояние точно уже не будут.
В такой духоте просим не закрывать «кормушку», но каждый раз находится сотрудник с синдромом начальника, который не применет ею бахнуть.
***
На деревянной скамье винтиком, который вывалился из стола, выцарапывается история: август-2020 — студенты, 01.11 — белорусы, 07.11 — «цветочницы», 08.11 — журналисты… Самое сложное — ничегонеделание.
У вас нет ни книжек, ни сканвордов, ни еды, ни расчесок, ни даже запасного белья, чтобы заняться стиркой. И полное незнание происходящего снаружи.
***
Ночной свет горит слишком ярко и прямо в глаза — не теряемся и заклеиваем его парой прокладок, которые были в карманах. Если есть запасная медицинская маска, можно ее натянуть на глаза.
***
Изоляторы и тюрьмы, по-видимому, единственное место, где гендерное неравенство работает на благо женщин. Девушек кошмарят меньше. Чтобы сорваться на парней, достаточно если кто-то задаст накачанному сотруднику вопрос: «Почему нет чая на ужин, как положено по правилам?» И тот уже достает дубинку, открывает камеру и начинает реветь на весь коридор:
— Встали, б***ть! Пи***расы, б***ть! Положено вам, на ***й? Вам и матрасы днем не положены. И много чего еще. Вынесли матрасы сюда ко мне на ***й, будете спать без них.
Хотя, конечно, отношение во многом зависит от смены. Есть сотрудники, которые и пошутить могут, и по-человечески относятся. А есть те, кто орет, как на преступников, и это еще до суда. Иногда в кормушку может постучаться кто-то на «поговорить». Чаще — разговоры идеологически правильные, видимо, в целях перевоспитания.
Один из сотрудников в камуфляже и кепке с актуальным государственным флагом долго доказывает медикам, что их солидарность не нужна никому, врачи должны работать, а не заниматься фигней. И раз они выходят на акции — значит, ненастоящие врачи. Врасплох приводит в защиту правоты своей политической позиции занимательную арифметику: «Всего у нас 6 миллионов избирателей, за Лукашенко проголосовало 3 миллиона с небольшим, за Тихановскую и против всех — 2 миллиона — так и получилось у президента 80%». Человек путается даже в официальных результатах.
Тюремный рисунок Катерины Карпицкой
Действие третье: суды с лжесвидетелями
Трех девушек, сидевших вместе со мной, судят за 10 минут. Признаешь вину или нет, есть доказательства или нет — неважно: всем дают по 15 суток. На воскресном марше задержали многовато людей, времени на них не хватает, разбираться некогда. Приговоры просто штампуются: анонимные свидетели или не являются вовсе, или стоя прямо за спиной задержанных, врут, отрабатывая свои лжесвидетельства сразу на многих. Один мужчина после приговора не выдерживает и говорит свидетелям:
— Да вы бы могли меня хоть расстрелять, но врать-то зачем? Меня же в указанном вами месте даже не было, и задерживали меня не вы.
— А вы думаете, у сотрудников ОМОНа есть время с вами тут сидеть?
***
Слышу, как судят женщину, которая вступилась возле стелы за парней, которых волокли в автозак по земле:
— Вы признаете вину?
— Если вина заключается в том, что я не могу терпеть насилие и беспредел в стране и выражаю солидарность с белорусами, которые против беззакония, то я виновна.
— 15 суток.
***
Слушание моего дела начинается уже после 18:00, в коридоре, по скайпу. Удивляюсь, что суды работают после шести. Но мне объясняют, что сейчас это норма. Работы много. Правда, в 19:00 судья Лидия Телица, не успев и начать, все же говорит, что ее рабочий день закончен, — продолжим завтра. Понимаю: судить меня, пока я не отсидела все трое суток до суда, как-то не очень. В итоге на следующий день суд начинается уже тогда, когда мои трое суток даже истекли.
По скайпу слышно плохо, половины того, что говорят судья и свидетели, я не слышу. На меня тратят на удивление много времени: опрашивают моих свидетелей, выслушивают — причем настолько долго, что я пропускаю и обед, и ужин. Правда, это все равно бессмысленно: есть свидетель Петрович, работающий под псевдонимом. Он утверждает, что я участвовала в митинге — массовом шествии с флагами и лозунгами «Жыве Беларусь!» (какая страшная фраза!), хотя такого события в субботу 7.11 в городе не было. Он не помнит, как я выглядела (запомнил меня исключительно по росту), путает даты задержания, путает место, ссылаясь на то, что плохо знает Минск… Он делает дочерта ошибок, но исключительно его слов достаточно, чтобы назначить мне 15 суток.
Действие четвертое: Центр изоляции правонарушителей — переполненные камеры и полный цинизм
В соседнее здание на Окрестина меня переводят ночью. Уже был отбой, и поэтому я рискнула постирать носки и трусы, вымыть голову куском хозяйственного мыла, а в итоге пошла на улицу во влажных вещах.
В ЦИП количество мата и угроз в воздухе зашкаливает. Здесь мы уже в статусе осужденных. На стене висит плакат: «Не суди меня за прошлое: я в нем больше не живу». Я потом буду видеть его не раз, размышляя, как ответят за свое прошлое те, кто сейчас «судит» вопреки закону.
Мы с новыми соседками (две из них пенсионерки, у них есть проблемы со здоровьем, но кого это волнует) оказываемся впятером в камере на четверых. Как после выяснится, это нам еще повезло: в основном в камеры на четверых засовывали и по 9, и больше. Окно в новой «хате» было сломано: попала как бы в холодильник. Все просьбы как-то его закрыть сотрудниками игнорировались (самостоятельно это было сделать невозможно, из-за решетки не дотянешься. Игнорировались и просьбы выдать белье. Так и легли спать в верхней одежде (я — без), обнимаясь и колотясь всю ночь и весь следующий день.
Окно ремонтируют только перед следующей ночью со словами: «напишите потом, какие мы здесь хорошие». Ага, и то, что к Мисс Беларусь Оле Хижинковой в камеру специально заселили двух вонючих бомжих, тоже добавлю.
Уже утром нас, без завтрака, выводят из камеры: «Быстро, собираем вещи и на выход!» Вижу парня в штанах в крови — били. Сотрудники смеются, когда он выходит из туалета перед транспортировкой в Барановичи: «У тебя что, месячные начались?» Хохот стоит на весь коридор. Каждому, кто неправильно смотрит в стенку, напоминают: «У вас что, *ля, жизнь лишняя?»
Вся эта спешка со сборами нужна для того, чтобы потом мы колотились при минусовой температуре во дворе несколько часов — даже мужчины в свитерах и куртках не чувствовали пальцев. Один отдает мне свою водолазку — она действительно немного спасает.
После 10:00 нас вывезут в восьми переполненных автозаках — цинично, через толпу с родственниками, которые уже с ночи занимали очередь, чтобы передать передачу. Это четверг, единственный день приема вещей и продуктов — вывозить людей и не давать им получить на Окрестина передачу уже стало традицией.
Пока едем в Барановичи, нам постоянно гудят машины. Складывается впечатление, будто началась акция солидарности автошников. Нас сопровождают четыре «конвоира». В какой-то момент им становится скучно. Рассказывают соседям, что они — спецназовцы и должны заниматься другими, высокими вещами, но вот охраняют нас. Ну, и запрещают мне заглядывать за темные занавески, чтобы смотреть на лес и железную дорогу, например.
Кто-то успел захватить кусок хлеба и налить в бутылку из крана воды — это сокровище гурманов 23.34 пускается по кругу. Какие тут уже опасения и коронавирус (о введении масочного режима почти по всей стране мы тогда еще не знаем). Да и одноразовые маски нам меняют неохотно.
Действие пятое: Велком ту Барановичи под лай собак
Нас встречают как звезд: проходим по многолюдному коридору славы под лай служебных собак. Руки за спиной, смотрим в землю. Около 30 женщин заталкивают в полуподвальное помещение. Там холодно, стены черные, все в плесени. Железные нары, наверное, еще с дореволюционных времен, когда здание построено. На полу — большая лужа, тянущаяся от санузла. Воняет сигаретами, нечистотами.
Успеваем поделиться одна с другой расческой — хотя бы разок за пять суток причесаться: у большинства из нас их отбирали еще в РУВД. Распределяем на каждую прокладки — у кого сколько есть.
Среди нас — дочь милиционера, который хотел уволиться, и теперь ему мстят. Пенсионерка, которая видела, как в РУВД били, и простояла на растяжке во дворе в течение шести часов. Девушка, которая защищала своего парня от ОМОНа. Менеджер, которую задержали за то, что у нее «типичный зомби-взгляд змагарки»…
Мы отказываемся верить, что в таких условиях можно жить. Но часть женщин в этом трэше и оставляют, впоследствии только на полдня скрывая этот факт от проверки. Нас же, после осмотра вещей и пары приседаний в голом виде, переводят в камеру № 95 — там 21 женщина на 19 мест. Среди арестованных — преподавательница МГЛУ, сотрудница филармонии, пенсионерки, журналистки, студентка, менеджерка отеля, сео-специалистка, учительница, кондитерша, пиарщица, дизайнерша… Учительницу задержали на Хеллоуине: шла по городу с метлой в костюме ведьмы. Вот так и задержали. В итоге — статьи 23.34 и 23.4 КоАП (последнее, наверное, за метлу).
У девушек осталась еда с предыдущей передачи — так что мы, благодаря их гостеприимству, впервые за сутки едим: хрумкаем орехами и печеньем. Ну и мы приехали не с пустыми руками, а хоть с какими да новостями с недавней воли.
***
Почти ежедневно просыпаемся в 6:00 под гимн Беларуси. Под стуки дубинкой по железным дверям и крики «Подъем, *ля!» гимн приобретает новый смысл — сразу так хочется любить страну и повысить градус патриотизма, ага.
Правда, особенно упертые и бодрые утром каждый раз заменяют «живи Беларусь» на «жыве». Эти же «жыве» выцарапаны повсюду: на столе, ложках, тарелках, между строк сканвордов, даже в прогулочном дворике, куда нас сводят два раза минут на 15 (часов же нет, и время подсказывали не всегда, ориентиры — собственные).
***
В Барановичах кормят куда лучше: кухня почти домашняя. Есть только проблема, которую как-то в коридоре, пока люди ждали осмотра врача, озвучила повариха: продуктов планировали на 500 человек, а нас здесь 1000 в итоге сидит. Поэтому «меню» повторяется по кругу: гороховый суп, овсянка или сечка, щи, перловка, макароны или картошка с чем-то вроде тушенки сверху. На каждый ужин дают одну-две тарелки путассу на всех — так часто рыбу я не ела никогда.
Вода из крана только холодная, иногда получается выклянчить кипятильник (и заодно — чтобы включили розетки для него хотя бы на какое-то время) — разводим теплую воду с холодной в бутылках и так по чуть-чуть моемся над самой важной дыркой в полу (которая постоянно забивается, а вантуз — один на всё СИЗО — сломался).
***
Здесь уже хватает и сканвордов, и книжек, и даже есть домино с шашками. Играем в «Мафию», «Крокодила», «стикеры», «Что? Где? Когда?». Поем «Пагоню» и «Перемен». Часть учит итальянский и английский, пока не уходят преподавательницы. По памяти вспоминаем стихи, записываем, множим и читаем их вслух. Кто-то осваивает фейс-фитнесс.
Ручки не запрещены, но их постоянно отбирают и не кладут в передачи — пишем всё карандашами, ручки — только для того, чтобы подписать конверт.
С письмами вообще отдельная тема. Они действительно — главное событие каждого дня (если доходят). Из них узнаем о сбое на АЭС, ситуации с коронавирусом, убийстве на площади Перемен… В какой-то момент ловишь себя на мысли, что возвращаться в такую реальность тяжело. Страшнее, чем жить в СИЗО.
Самые добрые и мимимишные письма читаются вслух — это поддержка для тех, кому не пришло ничего.
Письма сортирует врач: из-за того что часть персонала СИЗО слегла с короной, он, кажется, вообще за всех. Тем более основные обязанности выполнять получается не всегда: в аптечке не хватает даже простых противовирусных препаратов.
Врач вечером открывает кормушки и начинает выкрикивать фамилии: в ответ мы должны крикнуть номер камеры, если указанный человек сидит у нас. Так проходят часы.
Письма пройдут цензуру и процентов 50 мы так и не увидим. Будем не раз слышать какую-то будто обиду тюремщиков: «Блин, им пишут столько, будто они здесь на несколько лет остались». Но особый «триггер» у цензоров на что-то англоязычное, иностранное: мне даже не передали мой учебник по инглишу. Хотя что там далеко ходить: с нами сидит девушка, которая приехала в Беларусь к родителям из Польши (особенно опасной для Беларуси страны, вы же помните). В итоге ее и друзей задержали в кафе — сначала на 15 суток, потом еще на 10 (кого-то и на 15). Якобы за марш, на котором они даже не были. Свидетелем выступал «сотрудник милиции», который добавил о себе важное и абсурдное:
— В простонародье я известен как тихарь.
Когда девушек в последний момент не выпустили на свободу, задержав снова, после того как они уже сложили свои матрасы, многие заплакали. Каждая думает, что такая же судьба может постигнуть и ее. Групповой сеанс слез.
***
Перед выходными подселяют четырех студенток — будущих экономистов. За акцию солидарности продолжительностью в минут десять их потом выслеживал целый отряд. Одну «придушивают» бело-красно-белым флагом, пытаясь запугать. После этого он валяется на полу, как тряпка. Девушки суперначитанные и умные, хорошо знают иностранные языки. Они понимают, что их, скорее всего, после суток отчислят, но такие точно не пропадут.
***
Через щель удается переговариваться с ребятами из соседней камеры. В какой-то момент они шокируют тем, что к ним заходила в гости крыса. Назвали Джерри. Что ж, мы настолько скучаем по живым существам, что и сами были бы рады Джерри.
***
У Ремарка вычитала, что полиция чаще, чем остальных, задерживает романтиков. Выходит, белорусы-романтики на все 200—300%. Когда немного замедляешься и смотришь на всё, словно со стороны — кажется, что всё это какое-то кино, в котором мы играем ключевые роли. Возраст нашей камеры — от 18 до 67 лет.
***
На 11-е сутки попадаем в душ. До нас там моются зеки, пахнет не лучшим образом, они в коридоре встречают нас продолжительным цоканием, но нам уже давно плевать на такие вещи. У нас просто есть около 10 минут, чтобы смыть всю грязь и пыль и увидеть при лучшем освещении, сколько синяков тебе подарили железные трехъярусные нары.
Кстати, об освещении: в камере постоянно горело дневное. А в последние дни на ночь включали и ночное — комбо. Видимо, шикуют после запуска АЭС.
***
Пенсионерка, которую привозят с марша людей с инвалидностью, при знакомстве очень подробно рассказывает детали убийства Романа Бондаренко: она живет недалеко от площади Перемен.
Всех снова накрывает, в том числе от осмысления: после суток эта война с народом продолжится. Эти сутки — никакой не конец, а только начало. Продолжение.
***
Последние часы до «звонка» тянутся особенно долго. Сотрудники СИЗО вспоминают, что я журналистка, и спрашивают, не было ли мне скучно — у меня же была отличная компания. Компания действительно хорошая, и все эти люди за две недели сделали бы массу полезных дел для страны. Но страна, государство изолирует добро.
Встречают всех на свободе как героев. Правда, когда узнаю, сколько журналистов задержали, пока меня не было «онлайн», радости почти не остается. Желаю всем, и сейчас особенно Катерине Борисевич, Катерине Андреевой и Дарье Чульцовой, поскорее оказаться дома.
В первые минуты после освобождения.
P.S. В первый же свободный день я пошла освобождать и телефон, арест с которого суд Московского района снял еще на мои четвертые сутки. Не отдавали мне его несколько часов, оставляя в заложниках, пока я не оплачу 140 рублей за питание в «санатории». Всем плевать, что по закону на это дается 30 суток и что арест был давно снят. Милиционеры уверяли в том, что на мобильный наложен новый арест — две недели назад каким-то внутренним распоряжением. Показать его нам, правда, почему-то отказались. После нескольких жалоб и возмущений телефоны вернули. Не ведитесь на такие приколы.
Лайфхаки:
- резинки от использованных масок — вместо резинок для волос (у многих забирали) и шнурков для обуви;
- зубочистки — чтобы зашивать дыры в одежде;
- пакеты — вместо тапок, чтобы сходить в душ;
- наволочка — вместо полотенца для головы;
- кружка — чтобы резать яблоки на куски;
- шоколад — чтобы записать важный номер телефона на обертке при отсутствии карандашей и ручек.
