Виктор Мартинович: Памятник городовому vs памятник Дзержинскому
Меня очень интересует, как сами заказчики памятника городовому объясняют себе такое количество «посягательств» на его мирное существование. Ведь даже вокруг Ленина в Беларуси не кружится столько вандалов, сколько ловят возле бородатого мужчины с собачкой, отмечает в своем блоге на budzma.by писатель Виктор Мартинович.
С подростком, которого заставили просить прощения, получилось эффектно, как на рэп-баттлах эпохи взлета Oxxximiron. Но кто-то, кажется, немного перепутал жанр. Трудно избавиться от ассоциаций с Салтыковым-Щедриным. И тот факт, что все или почти все культурные люди молчат, не означает, что никто ничего не заметил или никто ничего на этот счет не подумал.
Памятники обычно живут тихой жизнью и очень редко выходят на разборки с живыми.
«Медный всадник» у Пушкина решает «навалять» мелкому чиновнику Евгению за то, что тот возлагает ответственность за свои беды и неудачи на царя Петра. Казалось бы, ну какая-то мелочь для конной статуи правителя, основавшего город и «прорубившего окно в Европу». Но Петр оказывается очень обидчивым, гонится за Евгением по брусчатке с включенными сиренами. Наутро же глумец обезумел, а потом и помер.
Другой пример — статуя Командора из пьесы Тирсо де Молины «Каменный гость». Вы знаете эту пьесу по либретто Лоренцо да Понте, на которое Моцарт написал оперу «Дон Жуан». Там памятник — это ожившее от ревности и ярости изваяние мужа, к вдове которого является «искусный соблазнитель» в маске. В «Каменном госте» памятник — deus ex machina, последний оплот справедливости. Без него похотливый лжец Дон Жуан мутил бы с чужими женами до бесконечности.
При всех отличиях в величественности, в заставивших статуи «ожить» степени оскорбленности и чувства несправедливости, оба памятника — изваяния живых людей, которые реально существовали и поэтому реально могли быть обижены.
Их оскорбление относится к культуре памяти, к отношениям с предками. Если ты оскорбляешь мертвых, например, когда строишь ресторан рядом с местом массовых расстрелов, ты вызываешь у живых горечь за то, что не уважаешь покойников. В случае с изваянием городового действуют иные механизмы.
Белорусское сегодня — анонимная пора. Героика здесь монополизирована идеологической вертикалью, и поскольку наше официальное прошлое постоянно меняется, городская среда предпочитает держаться как можно дальше от конкретных лиц или исторических личностей.
Вот, знаете, памятник Альгерду в Витебске — он при цене российского газа $128 за 1 тыс. куб. м — норм, а если цену удастся сбить до $80 — то Альгерд уже ахтунг.
Поэтому в Беларуси появился новый тип городских объектов: скульптура, посвященная анонимной социальной группе. Вспомним, например, «памятник туристу» в Гродно или «памятник кузнецу» в Бресте. Не воплощая никаких конкретных подвигов никаких реальных личностей, эти памятники не могут «ошибаться». «Турист» будет идеологически годным и при газе в $128, и при переговорах об ассоциации РБ с ЕС. А место занято, что-то же вот стоит, блестит под солнцем, прохожие фотографируются, деньги потрачены не зря. Тот факт, что такие скульптуры «излучают» «нулевую» идеологию, очевиден для меня, но не для тех, кто их устанавливает.
Тот факт, что «воспитательная», «морализаторская» их функция здесь не срабатывает, делает все эти арт-объекты абсолютно напрасными для страны: они симулируют дискурс, но не говорят ничего существенного.
С памятником городовому ситуация еще сложнее. Ведь, с одной стороны, мы имеем одну из анонимных скульптур, олицетворяющих не биографию, а профессию. Как уже было сказано, скульптура — в отличие от памятника — не принадлежит культуре памяти. И поэтому у нее нет того ореола сакральности, который имеет любое напоминание об умершем человеке, который когда-то был живым. Даже если скульптура изготовлена мастером, вдохновленным фотографией реального городового, и изображает реальные черты (кокарду, погоны и др.), она по своему статусу не есть тождественна живому человеку, с фамилией, именем и датой смерти. С другой стороны, эта скульптура объявлена «лицом милиции», то есть ее символическое наличие осложняется тем, что любое ее оскорбление будет восприниматься как оскорбление милиции. Уголовное дело за петлю на шее, протокол за пощечину — прямые тому подтверждения.
Но в отличие от городских скульптур, сакральные памятники (чтобы стать неприкосновенными) должны быть отмечены двумя обстоятельствами: отсутствием возражений с символическим укладом городского ландшафта и ясностью символики.
Разберемся с прозрачностью символики. Белорусская милиция ведет свою историю от большевиков, с 1917 года — и это был ее сознательный выбор. Вспомним широкое празднование столетия основания. Следы этого празднования до сих пор видны на плакатах в городе. Чин городовых появился в царской полиции в 1863-м. Городовые были первыми врагами революционеров. Тех самых революционеров, которые создали государство большевиков. Так как же может памятник городовому быть символом белорусской милиции, созданной людьми, которые с городовыми были заклятыми врагами?
В километре от памятника городовому, на площади у Дома правительства, стоит памятник Ленину. Настоящий памятник, не городская скульптура. Воплощение живого человека, который, как сообщает нам сборник «Рассказы о Ленине» Михаила Зощенко, однажды очень остроумно провел жандармов.
Вся жизнь Ленина было сначала борьбой с «городовыми», а потом — последовательным уничтожением царской системы, которая на «городовых» держалась.
Чуть ближе, но по другую сторону, в сквере напротив еще одного силового ведомства, стоит бюст Дзержинского. Заметим: не Эраста Фандорина, а именно Ф. Дзержинского. Который с тем же «городовым» находился примерно в тех же отношениях, что и пушкинский всадник с беднягой Евгением. Дзержинский множество раз сбегал от «городового», занимался расшатыванием порядков и много еще какими вещами, которые не понравились бы ни городовым, ни собачке городового.
Так в каких же символических отношениях находятся эти фигуры? Ленин и городовой? Ленин — «основатель» белорусской государственности? Или ее основы заложили жандармы и царская «охранка»? Где в этом всём Дзержинский?
Памятники будут уважать не тогда, когда за пинок по ним можно будет попасть под арест. Основа уважения — понимание роли, осознание смелости личности. Или хотя бы сочувствия ее страданиям. Преследованием можно лишь заставить бояться. Что не одно и то же. Совсем не одно и то же.
