Дмитрий Войтюшкевич: «Мой любимый сценический образ — соблазнитель. Приходилось и от мужчин иногда убегать!»
Фотопроект «Образ жизни» с Дмитрием Войтюшкевичем.
Этот Бусечка, правда, я? Мама никогда не говорила: «Димка, ты красивый!» Наоборот, меня немного смущали ее «художественные» выражения относительно моей внешности: «Ты красівы, як срака праз вакно». О своей «невероятной красоте» я впервые услышал от двоюродной бабушки, она вдруг сказала: «О, какой же ты симпатичный мальчик!» Так начался мой расцвет, мне было 13. Шутки шутками, но после того как в 8-м классе красивая девушка прислала мне записку и назначила свидание, я посмотрелся в зеркало.
Манеры соблазнителя я наработал на сцене, это мой любимый сценический образ, ага. И я в том возрасте, когда вижу развитие дальнейших событий — и знаю: в какой-то момент понадобится стоп-кран. А провокации — это же весело, почему бы и нет?
Черт! Смотрю на фото — сам себя хочу. Это не смешно! Я отношусь к такому с определенной настороженностью, ведь в нашем артистическом кругу и от мужчин приходится иногда убегать. Пару раз было такое. Говорил им вполголоса: «Подожди меня здесь, я скоро». И сбегал.
Артист на сцене и после сцены — люди, незнакомые один с другим. Первые два часа после концерта ко мне лучше не подходить: чуть держусь на ногах. Могу убить! Здесь, может быть, эйфория после выступления или, наоборот, неудовлетворенность. Какие романы? И что скажет жена?!
Ух, какая! — могу подумать я… И все на этом.
Завистники упрекают, что моя публика — «женщины немножко в годах». А я на концертах вижу молодых, красивых девушек. Они и приводят с собой мам и бабушек, что здесь плохого? Я пою и для мужчин, которых, может быть, и силой волокут на мои концерты.
Мне все равно, что там говорят. Виноват я или не виноват — не загоняюсь. В конце концов дорос до такого состояния, когда не чувствую вины за некие недоразумения и конфликты. Мне физически и эмоционально тяжело носить в себе какие бы то ни было обиды.
О! Прическа «Евдокимов»! На мой взгляд, на белорусской сцене не хватает лирических исполнителей, этот образ совершенно не развит. Если бы кто-то занимал эту нишу, возможно, я бы сейчас какой-нибудь треш исполнял. Или рок. Или хип-хоп. Ой, мне на самом деле нравится быть романтиком на сцене.
Образ романтика должен быть иконизирован. То есть канонизирован!
Какой-то комплекс, мол, я бард и не написал ни одной песни, беспокоит. Пытался — после Бородулина, Буравкина, Некляева. Не могу. Есть еще время, может, в 60—70 лет такие шедеврики повыдаю…
Когда одолевают мысли о своем профессиональном несовершенстве, бывает, «выпадаю». Ведь чувствую, что много еще надо работать над собой. Взрослым я не спешил становиться, наверное, и к хорошей книге и к поэзии прихожу только теперь.
Я — меняюсь! В какой-то момент понял, что шел чужими путями и к себе еще не дошел. От народной песни к белорусской поэзии, а потом — к поэзии Японии, Швеции, Чехии, Польши, России (через стихи Маяковского). Слава богу и к «Песнярам», так как песни на стихи Маяковского возникли благодаря им. У меня огромные планы на жизнь, мне интересно, но одновременно страшно: что делать дальше? Надо заблудиться, чтобы потом вернуться к истинному себе.
Но есть у меня такая фобия: а вдруг сточусь? «Наступает страшнейшая из амортизаций — амортизация сердца и души». Когда распирают внутренние страдания, я понимаю: надо идти физически работать. Вон, смотри, уже птицы отлетают. Надо готовиться к зиме!
Не считаю себя совершенным, но чувствую: то, что я делаю, — мое. Однажды по молодости приперся в театр Халезина и говорю: в этой жизни все попробовал, готов быть артистом. Мне казалось, что я классным героем могу быть на сцене. Режиссер Щербань посмеялся: а давай будешь летать по сцене голым, а срамное место мы тебе прикроем драником, ну…?
— Ага, сейчас!
Лезу вглубь себя, чтобы понять причины того, почему именно так чувствует мой герой. Это настоящая наука жизни и для меня, и для слушателя. Потому что, «проживая» на сцене Маяковского, Рафала Воячека, хватит ума не повторить их ошибки, уберечь себя от глупостей…
Могу заплакать посреди концерта. Мне даже стыдно бывает оттого, что я такой плаксивый.
Чтобы найти свою подлинность, надо выйти из зоны комфорта. Но слушатель может быть не готов на твои эксперименты, он ждет всем понятный образ. Приходится и разговаривать во время концерта, — здесь вдруг включается Сатир с лицом, несвойственным романтику. Если забываешь, кто ты, можешь надеть эту маску…
Тайна и харизма артиста — в недосказанности. Если бы мои поклонники узнали, каким я бываю утром… Наверное, лишь самые стойкие пришли бы на мой концерт.
Не бойтесь, что я не такой хороший, как вы до этого думали, приходите 2 ноября в КЗ «Минск» — увидите!
Читайте также:
Олег Хоменко: «Волосы человека — это антенны, которые усиливают его влияние на других»
Игорь Ворошкевич в фотопроекте «Образ жизни»
